Владимир Файнберг - Patrida

Сегодня, сразу же после программы греческих новостей, когда молния разорвалась совсем рядом, Артур на всякий случай выключил телевизор, даже выдернул штепсель из розетки.

А в начале одиннадцатого в доме, во всём городе погас свет. «Зевс–громовержец, — думал Артур, — оставил совсем без тепла. Даже чашки чая не смогу теперь приготовить»…

Он перевёл взгляд на стол, где среди бумаг в переменчивом свете грозы мертво поблёскивал маленький электрообогреватель с упрятанным за решётку вентилятором.

…Холода начались ещё раньше. Все‑таки декабрь есть декабрь. Керамический пол в нижней комнате стал ледяным. Артур отыскал в кладовке циновку, расстелил её дорожкой от тахты к столу.

Утром, когда вставало солнце и наружный воздух начинал ощутимо прогреваться, Артур выходил в свой дворик, делал зарядку, подбирал на земле под кроной вечнозелёного мандаринового дерева два–три упавших за ночь спелых плода. Потом брился, умывался. Помолившись, кипятил в джезвее на электроплите воду, насыпал в чашку чайную ложку английского чая из жестянки, заливал кипятком и накрывал блюдцем. Пока чай заваривался, доставал из холодильника баночку густого йогурта, намазывал его на ломоть хлеба. Это и был его завтрак. Да ещё дармовые мандарины на закуску.

Прибравшись, поднимался с обогревателем по наружной лестнице в верхнюю комнату. Немедленно включал его в сеть. Растворял все ставни и жалюзи, садился за стол, работал.

Через час–другой, подмёрзнув, Артур выходил на длинный балкончик, грелся в солнечных лучах. Смотрел сверху, как тянутся по узкой мостовой школьники с ранцами на спинах, как гонит продавец зелени тяжело гружённого мешками ослика… За ближней горой перекрикивались петухи.

Оставив балконную дверь открытой, возвращался к столу. Сейчас ему казалось невероятным, что первые ночи по прибытии на остров он спал под одной простыней, без одеяла. Теперь, кроме двух одеял, он накрывался ещё и ковром, которым была покрыта тахта, соорудил себе сущую нору. И всё равно мёрз.

Итальянский обогреватель добросовестно вращал лопастями, но его тепло распространялось лишь в радиусе 10–15 сантиметров.

Зато, когда, устав от работы, Артур устраивал себе ланч — выпивал в верхней комнате чашку растворимого кофе с бисквитом и, бросив в пластиковую сумку закидушку и складной нож, выходил наружу, он по–настоящему согревался.

Шёл по правой, солнечной стороне вниз и через пять таких же массивных двухэтажных домов оказывался на скальном обрыве. Отсюда, за ещё доцветающими кустами бугенвиллей, далеко–далеко открывалось море, скалистые острова в солёной дымке…

По широкой гранитной лестнице сбегал к набережной, сворачивал на длинный пирс с причальными тумбами для рыбацких мотоботов. Днём мотоботы почти всегда были в море. Только небритые, загорелые до синевы старики сидели на корточках, чинили разостланные сети из коричневого или красного капрона.

— Good afternoon! [8] Добрый день! (англ.) — бросал им Артур.

— Ясос! [9] Привет! (греч.) — невозмутимо кивали старики.

Он выходил на конец пирса, отматывал с большой пластиковой катушки 15–20 метров лески, нарезал на кусочки купленного накануне кальмара или сардину, наживлял два крючка и, раскрутив в воздухе, забрасывал снасть со свинцовым грузилом в море.

Сразу у пирса глубина достигала семи метров. Пронизанная полуденным солнцем вода была прозрачна, как подсинённый хрусталь. Чётко было видно дно с поросшими водорослями белыми камнями, угловатая поступь краба, пересверк чешуи мелькнувшей рыбёшки. Держа между пальцами натянувшуюся леску, Артур присаживался на чугунную тумбу.

Становилось жарко. Он скидывал куртку, потом свитер. Однажды снял и рубаху.

По опыту он знал: теперь ни в коем случае нельзя думать о работе, о том, что писал за столом в верхней комнате. Но, так или иначе, мысли возвращались к тому, что он оставил, к России.

Клевало всегда неожиданно. Он делал резкую подсечку, выбирал, выбирал леску, бросал её кольцами у ног, пока не показывалась рыба. Он вздёргивал её на причал, снимал с крючка, швырял в пластиковую сумку, где она некоторое время трепыхалась, потом замирала.

Чаще всего ловилась кефаль, похожая на длинный слиток чистого серебра. Названий других рыб Артур не знал. Некоторые были редкостно уродливы, некоторые красивы, как бабочки.

Без особого труда поймав 5–6 штук, он сматывал закидушку, опять проходил мимо стариков, чувствовал, как они глядят вслед.