Владимир Файнберг: Второе посещение острова

— Трафик! – время от времени извинялся Константинос. – Трафик!

Пахло бензином, перегретым асфальтом. Мы едва продвигались в дыме и натужном рычании моторов. Лобовые стёкла встречных автомашин жалили глаза отражениями солнца.

Когда при самом въезде в Афины мы застряли в очередной раз, Галина Михайловна и Люся одновременно закурили.

Константинос обернулся. Одуревший от духоты Гришка спал в пропотевшей рубашонке на руках у матери.

— Микро! (Ребёнок) – с укором прикрикнул Константинос. – Ноут смокинг!

Они погасили сигареты.

«А если и у Никоса с Инес за эти девять прошедших лет тоже всё начало распадаться?» – подумалось мне. От одной этой мысли стало тошно. Как ты знаешь, это самые близкие мне люди на острове. А может быть, и на всём свете.

Я уже жалел, что поехал.

— Метро! – с досадой сказал Константинос, когда мы опять надолго застряли в пробке возле какого‑то длинного забора, за которым ворочали шеями подъёмные краны, рычали экскаваторы и бульдозеры. – Делают метро.

Томясь вынужденной остановкой, он повернулся ко мне, спросил:

— А что там, в Москве Юра и Таня? В июне он приезжал отдыхать с другой женщиной. Что‑то нехорошо?

Лучше бы он не спрашивал! Меня словно прорвало. Не знаю как, используя свои скудные запасы английских, греческих и итальянских слов, я с болью, словно о личной трагедии, стал рассказывать обо всём. И о том, как Юра заставил мыть руки…

Уже в самом начале своего рассказа я, что называется, шестым чувством ощутил, что Галина Михайловна внимательно слушает, впитывает каждую подробность.

Но почему‑то не мог остановиться. Понимал, что предаю друга, выбалтываю самое сокровенное, доверенное только мне.

На миг обернулся.

Треугольное лицо Галины Михайловны, обрамлённое жидкими прядями волос, было напряжено, как голова змеи, вытянутой в мою сторону. В губах жалом торчала незажжённая сигарета. Стало ясно: она при первой возможности обо всём доложит Юре. Что разрушит нашу дружбу.

Знала б ты, до чего гадко сделалось у меня на душе.

Константинос, по–моему, просёк ситуацию.

— Люся! Это, там, на горе – Парфенон, – перебил он меня.

Пропустив, наконец, длинную колонну с грохотом выезжавших со стройки метро самосвалов, доверху нагруженных грунтом, мы тронулись дальше, и вскоре свернули в парковую зону, попали в мир зелени, цветов, пальм, белых вилл. И тишины.

Прокатив по аллее цветущих олеандров, подъехали вслед за обогнавшей нас второй автомашиной к неузнаваемо изменившейся вилле Константиноса.

Сотрудники фирмы уже здоровались с встречающей гостей хозяйкой. Пенелопы среди них не было.

«Я могла бы всё это тоже иметь, – думала Люся, быстрыми, мелкими шажками обходя обширную гостиную с бокалом коктейля в руках. – Сволочь! Испортил мне жизнь! И кресла такие же хочу – из лакированного бамбука с мягкими золотистыми сиденьями и спинками. И стенку с японскими перламутровыми инкрустациями, а эти абстрактные картины в рамах – дерьмо, я бы нарисовала лучше! Может быть, Константинос сделает мне заказ, что ему стоит… Симпатичный. Повезло же его бабе!»

Я слышалеё мысли, хоть и разговаривал с другим человеком –Сашей Папандопулосом. Лишь краем глаза видел мечущуюся среди гостей и мебели одетую в фиолетовый сарафан с узкими бретельками складную фигурку Люси.

Хотя я давно знал об этом своём свойстве, которое всегда открывается неожиданно, несколько раз помотал головой, тем более, что сидел на диване, беседовал с Сашей, тем временем как Гришка, взбодрившийся в прохладе дома, тяжело прыгал у меня на коленях, пытался ухватить то за нос, то за ухо.

— Я был в Москве. Несколько раз. И, откровенно говоря, решил вам не звонить. После того, как получил вашу книгу об острове… – Саша Попандопулос язвительно улыбнулся, явно втравливая меня в спор.