Владимир Файнберг - Второе посещение острова

- Дмитрос говорит, — произнес он погодя, — один американец хочет тебя видеть.

- Какой американец?

Янис показал большой палец.

Город исчез. Мы обогнули несколько скалистых мысов и вошли в залив Канапица–бич. На этот раз пляж был полон народа. Люди оживились при виде приближающегося судна.

Не успел я сойти на коротенький причал, как Янис вскинул свой щит с объявлением. Разомлевшие от жары и безделья туристы потянулись к мотоботу.

…Чем ближе подходил я к вилле, тем сильнее угрызало чувство вины за то, что на всё утро оставил заболевшую Люсю без лекарств.

— Купались? Загорали? – хрипло спросила Люся, когда в гостиной я выложил перед ней лекарства. – Я тоже хочу на пляж!

— Вам, наверное, нельзя. Да ещё с Гришкой. Сейчас самая жара.

Услышав, что речь идёт о нём, Гришка, который, как обычно, играл своими побрякушками на ковре, поднял головку и засмеялся.

— Нет уж! Сижу здесь целыми днями, как в тюрьме, – заявила Люся. — Переоденусь, прополощу горло, и выйдем, наконец. Поможете протащить по песку коляску к воде.

— Ладно.

Я решил пока что не говорить о том, что получил деньги. Эта сумасбродка могла истратить их столь же быстро и нелепо, как когда арендовала «Опель», не столь уж необходимый здесь, в условиях маленького острова.

Мне совсем не хотелось идти на пляж. Не без страха заглянул я на кухню.

Там было прибрано. Только недопитая кружка чая, как всегда, оставалась на столе. Рядом с «Наукой изречённого слова».

Я открыл холодильник, достал сыр, два помидора. Пожалел о том, что оставил у Никоса судки с приготовленными Марией деликатесами. Мягкими. Удобными для еды при моей теперешней ситуации.

Из гостиной донёсся рёв оставленного в одиночестве Гришки.

Я бросился туда, подхватил его под микитки и, пока Люся клокотала полосканием в ванной, переодевалась, тайно от неё разделил с мальцом свою трапезу. Дал пососать четвертинку помидора, от чего он пришёл в восторг, нашарил в почти опустевшей сумке Константиноса пачку каких‑то на вид безвредных сухариков. Один из них тоже вручил ему пососать. Да и сам успел выпить кофе, размачивая в нём те же сухарики.

— Готовы? – на Люсе красовалась всё та же широкополая шляпа с искусственными цветочками, чёрные очки, закрывающие пол–лица. Сквозь короткий фиолетовый сарафан с бретельками на голых плечах просвечивал голубой купальник. – Ну, как? Нравится?

— Вы мне не обязаны нравиться, – сухо ответил я, сдавая ей с рук на руки Гришку. – Сейчас тоже переоденусь, и пойдём.

Поглощённая собой, она, должно быть, не обратила внимания на дырищу в моей челюсти, на то, что я начал шепелявить. Вчера разок окунула Гришку в прибрежной пене прибоя, за час, проведённый на полуденном пляже, сама ни разу не искупалась, ухитрилась сжечь плечи. Ночью вроде не кашляла, зато под утро разбудила стуком в дверь – нет ли у меня какой‑нибудь мази от волдырей.

Когда я откликнулся, мол, нет, спросила: «А что, если помазать плечи тампоном с мочой?»

Я ответил, что не верю в уринотерапию.

С тех пор уже не спал. Вместо того чтобы рвануть на море, пока за мной не приехал Никос, валандался то у себя в комнате с этими своими записями для тебя, Маринка. Ибо обещал вести записи каждый день. То сооружал себе завтрак на кухне, понимая, что после очередной хирургической операции, которую, в сущности, представляет собой зубодрание, вряд ли смогу нормально поесть что‑либо более или менее твёрдое. Потом брился.

И вот теперь в начале девятого, садясь в машину приехавшего за мной Никоса, я увидел выскочившую на террасу Люсю.

— Знали бы ваши читатели, как вы развлекаетесь с утра до вечера, оставляете меня одну с ребёнком! Обождите! Кину вам деньги – нужно купить что‑нибудь к обеду. Мясо, рыбу. Овощи. Какие‑нибудь фрукты! У меня температура, плечи горят!

— Куплю! – крикнул я, сел к Никосу, и мы поехали.