Владимир Файнберг - Здесь и теперь

— Ну, чего это вы здесь делаете? Гость пришёл, все ждут, а ты его держишь. Идите за стол, картошка простынет. Как вы такого растрёпу снимали? Артист, перед хором поёт, а в парикмахерскую силком не загонишь.

…От чугунка с картошкой шёл пар. На столе была разделанная селёдка, шпроты, пироги с грибами; в мисках грудились солёные огурцы, капуста. Наталья Петровна сбегала на кухню и принесла из холодильника открытую баночку с красной икрой, которую поставила передо мной.

Наталья Петровна, два её брата со своими дородными жёнами, Игоряшкин дедушка с многострочной колодкой орденских лент, аскетически худой парень Женя с разбитной Тамарой — работницей того завода, где Наталья Петровна убирает цех, — все они притихли, сковались, чего‑то ждали от гостя, прервавшего своим появлением шумную трапезу. Даже телевизор, на экране которого шёл хоккей, был выключен.

Давно мне так не хотелось есть, и, пожалуй, давно я не был в таком ложном положении… Правда, вспомнилась поездка по Москве в правительственном лимузине…

Я решил признаться, что фильм зарубили, что я уже не кинорежиссёр, но, к моему изумлению, уста произнесли следующее:

— К сожалению, не имею возможности показать фильм с Игоряшкой. Фильм предназначен только для показа в соцстранах 1 мая.

В сущности, это тоже была правда. Но другая. И она устроила всех. Зазвякали рюмки, вилки, вновь помчались по экрану хоккеисты.

Я наконец тоже принялся есть. С сокрушением размышляя, как же это вышло, что сказал совсем не то, что собирался сказать. Такого я за собой раньше не замечал.

Оживившись, компания, видимо, чтоб занять гостя, начала задавать вопросы: знаком ли я с тем или другим артистом? Худой Женя, подстрекаемый своей подружкой, следил, чтобы рюмка у меня была полна, Наталья Петровна всё время подкладывала угощение. Обе её дородные золовки интересовались, сколько денег получает киноартист, а их мужья допытывались, за кого в хоккее и в футболе я болею.

Когда же выяснилось, что не болею ни за кого, это вызвало предельное удивление.

— Как это? — воскликнул один из них, на лице его с длинными бачками пылал нездоровый, багровый румянец. — Каждый болеет. Все должны за кого‑нибудь болеть!

— Почему вы так решили? — миролюбиво спросил я. — Если б я сам был футболистом или играл в хоккей, я бы, естественно, болел за свою команду. А так, глазеть, как другие играют, не заниматься спортом, наживать при этом больную печень, стенокардию…

— Откуда вы знаете, что у меня больная печень и стенокардия?!

Я был изумлён не меньше, чем собеседник.

— Так сказал, для примера, — поспешил замять я разговор.

— Но у меня вправду жёлчнокаменная болезнь, операцию предлагают. И стенокардия! — взволновался человек с бачками. — Как вы узнали?

— А он, наверное, этот, экстрасенс! Их сейчас много развелось, в газетах пишут, — вмешалась Тамара. — А вы вот не скажете случаем, что у меня болит.

Такого поворота событий я никак не ожидал. Я был в замешательстве.

— Братцы, вы что? Я ничего не умею, просто случайно совпало. — Я говорил, и при этом совершенно отчётливо крепло знание: у Тамары в правой груди опухоль, чуть ниже соска. Я встал. — Извините, мне давно уже надо позвонить.

Телефон висел в передней. Сперва позвонил домой, поговорил с матерью, убедился, что она себя сносно чувствует, затем раскрыл записную книжку, чтобы найти номер телефона Анны Артемьевны.

— А может, вы все‑таки скажете, что со мной? — как‑то жалко улыбаясь, подошла Тамара.

Эта улыбка, эти неумело подкрашенные тушью глаза не могли скрыть беды. Той, что переживают в одиночку… Я встретился с ней взглядом. Захлестнула волна сочувствия. И я решился.

— Видите ли, мне кажется, вам следует записаться на рентген, проверить правую грудь… — Дорого стоило мне каждое слово. Ведь все это могла быть игра воображения, чушь.

— Ой, а что там — злокачественное, рак? Дергает уже неделю, в подмышку отдаёт. — Глаза Тамары глядели моляще…

— Не знаю. Просто нужно сделать рентген правой груди.

— Не правая у меня. Левая.

— Левая? — На секунду я задумался. Ну конечно, левая! Она же сидела напротив. — Тамара, я не врач, ничего в этом не понимаю, честное слово. Что вам стоит сделать рентген, чем раньше, тем лучше. Сейчас это лечат.

Я заставил себя снова отвернуться к телефону. Может быть, это и выглядело жестоко, но мне больше нечего было сказать. И Тамара ушла к столу.

— Анна Артемьевна, не поздно звоню? Четверть одиннадцатого.