Юлий Крелин - Любовь. Бл***тво. Любовь

Дальше у них пошёл бессмысленный разговор. Ещё не любовный, но по типу вполне стандартного флирта. И кончился тем, что они уже вместе уехали к ней домой. Жила она одна. А почему, он пока не выяснил, как и не понял, всегда ли она одинока или где-то в загашнике существует муж, а то и его суррогат.

Его безумно к ней тянуло. Любовь ли это — он не понял. Но не возникло ожидания страданий и печали, что бывает порой предвестником возможной любви. Радости любви так часто переплетаются со сложностями, печалями и самыми неожиданными неудобствами, по крайней мере, для одной из сторон возникшего альянса. Предчувствие?… Нет… всё же не было. Но не отказываться же от радостей, которые уже маячили перед ним.

Уже сегодня, когда они приехали к ней и едва закрыли дверь, как она, словно голодная орлица накинулась на него. Он тоже старался быть орлом.

Какие-то не обычные пьяные объятия. Больше тепла, чем бывает в результате гулянки, когда даже если сам и не пьёшь, а всё равно появляется хмельная расхристанность. Учёные подумали, покумекали, поискали — очень надо знать — и нашли, что в пьяной компании все, и не пившие, вырабатывают некие эндорфины, что и позволяет получать эдакую почти алкогольную раскованность. Всё это наука, а Ефиму стало хорошо и тепло где-то внутри совсем не по пьяному.

Как хорошо!

«Фирочка. Как догадалась…» «А зачем мне догадываться? Это я… Как это сказать? Это я тебя индуцировала. А ты оказался мягкий, податливый». «Но это я с самого начала нашего застолья на тебя глаз положил». «Ну и замечательно. Ну и думай… Конечно, ты меня заметил, и судьба меня благословила. Нет, что-то не то я говорю. Ты не пил, но я-то…» Фира вскинула руки, обвила его шею и… А он обхватил её где-то около талии. То ли Фира его подтянула к тахте, то ли он её туда подтолкнул. Этого уже и они сами не поймут и не помнят. Да и надо ли? Желание-то было обоюдным.

(Нынче бы назвали сие консенсусом. Нынче политизированность доведена до постели. Впрочем, у нас это уже лет восемьдесят, как истинная аполитичность прикидывается тотальной политизированностью: толпа в политике роли не играет, но словесно, нынче сказали бы — вербально, все рассуждают и советуют. Кому? Да тому, кто не слушает, не спрашивает, плюет и делает по своим каким-то задумкам, отчетливо понимая, что народ, люди — мусор истории. Между прочим, это последнее и говорила Фира, доказывая политизированность, доведенную до постели.)

Вскоре они забыли всю первоначальную, якобы высокоумную болтовню и отдались прямому Божескому и человеческому делу, что выше всякой политики и всех политиков мира, вместе взятых. Хоть без них пока не научились обходиться.

Прикосновение её тёплых пальцев к голому телу его действовали, как удары током. Какое-то необычное ощущение. Всё было отброшено. Тело и душа сплелись…

Длилось, длилось, что родилось, так неожиданно… По крайней мере, для него. И не ослабевало.

Это всегда неожиданно.

И всегда бывает: «однажды». Разные «однажды» бывают.

Однажды у Фиры появились боли в животе. Казалось бы, дело житейское. Все когда-нибудь болеют. Но не всегда рядом любимый хирург. В лирику вмешалась медицина. Ефим обследовал её у себя в отделении. Камни в желчном пузыре. Воспаление. Холецистит. Начиналось содружественное воспаление поджелудочной железы. Ефим не хотел оперировать сам. Но Фира просила: «Я не хочу своё тело отдавать другим». «Довольно двусмысленно. Я и не собираюсь ни с кем делиться». «Фима, не ёрничай. Я хочу так, если операция обязательна».

Операция прошла благополучно. Фира выписалась. Дома навещать ему было не всегда уместно. Прошёл и домашний период. И снова жизнь потекла как бы по обычному руслу. Но поведение Фиры чуть-чуть стало другим. И непонятно было, что изменилось. Благодарность порой мимикрирует под любовь, любовь как бы неосознанная плата. А бывает, что сушит уже расцветшую до этого любовь. И уже не поймёшь, где любовь, а где спасибо. А это уже иные чувства, другие эмоции. Человек живёт между чувством вины и чувством благодарности. И то, и другое в определённых ситуациях могут жизнь вдруг нелепо перекрасить. Нелепый, напрасный камуфляж.

Фира ещё больше смотрела на него снизу вверх. Ещё больше, а может, и иначе, светились её глаза. Если глаза светятся? До просто, по-другому она смотрела, и они по-другому для него гляделись. Что-то изменилось. Появилось почтение с её стороны. Исчезла и дрожь, когда его голое тело входило в соприкосновение с её наготой. Почтение, благодарность сменили отчаянность и самозабвенность. Стало всё будничнее, скучнее, серее, меньше, пока не исчезло вовсе. Перекрасилось.