— Принесу чего-нибудь холодного, — сказал я. — Подождите минутку.
— Можно позвонить? — вдруг спросила меня подружка невесты, когда я проходил мимо дивана. Ноги она опустила на пол.
— Да — да, конечно, — ответил я. Посмотрел на миссис Силзбёрн и лейтенанта. — Если есть лимоны или лаймы, я сделаю «том-коллинзы». Пойдет?
Ответ лейтенанта поразил меня своей живостью.
— Тащите, — воскликнул он, потирая руки, как большой любитель выпить.
Миссис Силзбёрн оторвалась от созерцания снимков над столом и сообщила:
— Если будете делать «том-коллинзы», прошу вас — мне самую малейшую капельку джина. Почти совсем не надо, если вас не затруднит.
Судя по виду, она несколько оправилась — даже за то краткое время, что мы пробыли у меня. Быть может, просто потому, что стояла всего в нескольких шагах от заработавшего кондиционера и на нее дул холодный воздух. Я дал слово о ее порции позаботиться особо, затем оставил ее наедине с затрапезными «звездами» радио начала тридцатых и конца двадцатых годов, среди множества былых физиономий нашего с Симором детства. И лейтенант, похоже, прекрасно мог о себе позаботиться в мое отсутствие: он, заложив руки за спину, как одинокий ценитель, уже придвигался к книжным шкафам. Подружка невесты увязалась за мной, зевая на ходу, — глубоко и слышимо, даже не пытаясь подавить или скрыть этот зевок.
Она шла за мной к спальне, где находился телефон, а из дальнего конца коридора навстречу нам двигался дядя отца невесты. На лице его была та гримаса свирепого покоя, что обманывала меня почти всю дорогу в машине, но едва он приблизился, она сменилась на свою противоположность: старичок одарил нас пантомимой сердечнейших приветствий и поклонов, и я поймал себя на том, что в ответ тоже неумеренно щерюсь и киваю. Редкие седые волосы, судя по всему, старичок только что причесал — едва ли не вымыл, будто в недрах квартиры отыскалась крохотная цирюльня. Мы с ним разошлись, и мне захотелось обернуться; когда же я это сделал, он рьяно помахал мне — от всего сердца, bon voyage, [282] Счастливого пути (фр.).
возвращайтесь скорее. Подбодрило меня это несказанно.
— Он что, ненормальный? — спросила подружка невесты.
— Надеюсь, — ответил я и открыл перед ней дверь спальни.
Она грузно уселась на одну из парных кроватей — Симорову.
Телефон стоял на тумбочке под рукой. Я сказал, что мигом принесу выпить.
— Не беспокойтесь, я сейчас выйду, — ответила она. — Только дверь закройте, если не возражаете… Нет, я не в этом смысле, просто я не могу разговаривать по телефону, если дверь не закрыта.
Я ответил, что сам такой же, и повернулся к выходу. Но едва собрался сделать шаг из прохода между кроватями, как заметил в нише окна складной холщовый саквояж. На первый взгляд, он походил на мою сумку, чудом самостоятельно добравшуюся до квартиры с Пенсильванского вокзала. Потом я подумал, что он Тяпин. Я подошел. Саквояж был не застегнут, и единственного взгляда на верхний слой его содержимого хватило, чтобы понять, чей он на самом деле. Вторым, более предметным взглядом я обнаружил поверх двух стиранных бурых армейских рубашек то, что, на мой вкус, никак не следовало оставлять в комнате наедине с подружкой невесты. Я взял это из саквояжа, сунул под мышку, панибратски помахал гостье, уже сунувшей палец в отверстие первой цифры номера, который намеревалась набрать, и дожидавшейся, когда я отсюда выметусь, после чего закрыл за собой дверь.
Я постоял возле спальни в милостивом одиночестве коридора, не очень понимая, что делать с дневником Симора, коим, следует поспешно добавить, и был тот предмет, что я извлек из холщового саквояжа. Первая полезная мысль — спрятать его, пока не разойдутся гости. Мне представилось разумным отнести его в ванную и сунуть в корзину для белья. Однако по втором и более зрелом размышлении я решил отнести его в ванную, прочесть что — нибудь и только потом сунуть в корзину для белья.
То был день, бог свидетель, не только неистовых знаков и символов, но и безудержного общения посредством письменности. Если прыгаешь в переполненные автомобили, Судьбе угодно приложить массу окольных усилий — перед тем, как все эти прыжки начнутся, — дабы у тебя с собой оказались блокнот и карандаш: вдруг кто из попутчиков окажется глухонемым. Если проскальзываешь тайком в ванные, не помешает поднять голову и проверить, не оставил ли кто над раковиной посланий, отдающих апокалиптическим пророчеством или чем иным.
Читать дальше