Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

— Ты уверена, что просто не боишься состязаться? — спросил он с напускным спокойствием. — Я не очень в этом разбираюсь, но вот спорить готов, что хороший психоаналитик — в смысле, по-настоящему компетентный — вероятно, решил бы…

— Я не боюсь состязаться. Все в точности наоборот. Неужели непонятно? Я боюсь, что стану состязаться, — вот что страшно. Вот почему я бросила драму. И все это не становится правильным только потому, что я так кошмарно предрасположена принимать чужие ценности, и мне нравятся аплодисменты, и когда люди от меня в восторге. Вот чего мне стыдно. Вот от чего меня тошнит. Тошнит, что не хватает духу быть абсолютно никем. Тошнит от себя и всех остальных, которым хочется оставить какой-то всплеск. — Она помолчала, схватила стакан молока и поднесла к губам. — Я знала, — сказала она, ставя его обратно. — Вот еще новости. У меня зубы рехнулись. Они стучат. Позавчера чуть стакан не прокусила. Может, я сбрендила, ополоумела и сама не догадываюсь.

Вперед выступил официант — подать лягушачьи лапки и салат, и Фрэнни посмотрела на него снизу. Он, в свою очередь, посмотрел сверху на ее нетронутый куриный сэндвич. Спросил, не желает ли, быть может, леди поменять заказ. Фрэнни поблагодарила и ответила, что нет.

— Я просто очень медленная, — сказала она. Официант, человек немолодой, вроде бы задержал взгляд на ее бледном и влажном лбу, затем поклонился и отошел.

— Тебе не нужно на секундочку? — неожиданно спросил Лейн. Он протягивал ей сложенный белый платок. Голос его звучал сочувственно, по-доброму, хотя Лейн как-то извращенно пытался говорить как ни в чем не бывало.

— Зачем? Нужно?

— Ты потеешь. Не потеешь, а я в смысле, у тебя лоб немного в испарине.

— Правда? Какой кошмар! Извини… — Фрэнни подняла сумочку повыше, открыла и стала в ней рыться. — У меня где-то «клинекс» был.

— Возьми мой платок, бога ради. Ну какая разница?

— Нет — я люблю этот платок и не хочу его испаривать, — сказала Фрэнни. В сумочке у нее было тесно. Чтобы лучше видеть, Фрэнни принялась выгружать содержимое на скатерть, слева от ненадкусанного сэндвича. — Вот он, — сказала она. — Открыла пудреницу и торопливо, легко промокнула лоб «клинексом». — Господи. Я на призрака похожа. Как ты меня выносишь?

— Что за книжка? — спросил Лейн.

Фрэнни буквально подскочила. Окинула взглядом мешанину груза на скатерти.

— Какая книжка? — спросила она. — Эта, что ли? — Она взяла томик в матерчатой обложке и запихнула обратно в сумочку. — Я просто посмотреть с собой в поезде взяла.

— Так и давай посмотрим. Что это?

Фрэнни его будто и не услышала. Снова раскрыла пудреницу и посмотрела в зеркальце.

— Господи, — сказала она. После чего смахнула все — пудреницу, бумажник, счет из прачечной, зубную щетку, пузырек аспирина и позолоченную палочку для коктейлей — обратно в сумочку. — Не знаю, зачем я таскаю с собой эту палочку дурацкую, — сказала она. — На втором курсе мне ее на день рождения подарил один сусальный мальчик. Решил, что это такой прекрасный и одухотворенный подарок, наблюдал за мной, пока я разворачивала. Все время хочу выбросить, но просто не могу. Сойду с нею в могилу. — Она подумала. — Он ухмылялся и говорил, что мне будет фартить, если я ее всегда буду держать при себе.

Лейн принялся за лягушачьи лапки.

— Так а что за книжка-то была? Или это что, секрет какой — то зверский? — спросил он.

— Которая в сумке? — переспросила Фрэнни. Она смотрела, как Лейн разъединяет пару лапок. Затем вытащила сигарету из пачки на столе и сама прикурила. — Ох, я не знаю, — сказала она. — Ну, такая — называется «Путь странника». [136] «Путь странника» — название английского перевода книги неизвестного русского автора «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» (вторая половина XIX в., 3-е издание — 1883), впервые вышедшего в 1931 г. с дополнением «Странник продолжает путь» (пятый, шестой и седьмой рассказы оригинальной книги, вышедшие в России в 1911 г.). — Она мгновение посмотрела, как Лейн ест. — В библиотеке взяла. Про нее говорил этот, который ведет у нас в нынешнем семестре обзор религий. — Затянулась. — Она у меня уже много недель. Все забываю вернуть.

— Кто написал?

— Не знаю, — обронила Фрэнни. — Видимо, какой-то русский крестьянин. — Она все наблюдала, как Лейн ест лягушачьи лапки. — Имени своего он так и не говорит. Все время, пока рассказывает, не знаешь, как его зовут. Просто рассказывает, что крестьянин, что ему тридцать три года и у него усохла рука. И жена умерла. Дело происходит в девятнадцатом веке.