Николай Нароков - Могу!

Когда Табурин и Виктор, окончив разговор на патио, уехали, Юлия Сергеевна пошла в дом. Она полулегла на диван и стала просматривать журнал, притворяясь, будто он ее интересует. Но не выдержала и бросила его на пол.

«Конечно, все это вздор, и… и даже нехорошо все то, что он говорил!» — вспомнила она слова Табурина. Они казались ей нелепыми и недопустимыми, посягающими на что-то такое, на что нельзя посягать. Но вместе с тем ей казалось, что Табурин в чем-то прав и что она каким-то краешком с ним согласна. «Конечно, все любви разные! — говорила она себе, словно хотела в чем-то убедить себя. — И, конечно, любовь мужа к жене на десятом году совсем не такая, какая была в нем раньше, а уже другая. Большая любовь, хорошая, настоящая, но… не такая! А если придет «такая» к другой женщине, то… Ведь любовь Ромео к Джульетте не мешала ему любить свою мать, а любовь к матери не мешала ему любить Джульетту! Но все же, — вдруг спохватилась она, — это нехорошо! Это очень нехорошо! Очень!» — повторяла она так, как будто уговаривала и убеждала себя. Но слово «нехорошо» звучало пусто и ничего не доказывало, и она знала, что оно ничуть не доказывает и звучит пусто. И вдруг поймала себя: «А почему я думаю о любви мужа к другой женщине? Ведь может быть и иначе… Ведь и жена может полюбить другого человека… Не так полюбить, как она любит мужа, а иначе, но… И это ведь тоже не будет изменой! Разве это будет изменой?»

И чуть только она спросила себя об этом, как сразу взволновалась, сама не зная, что именно взволновало ее. Спустила ноги на пол и быстро встала с дивана. Зачем-то посмотрела вправо и влево, как будто хотела убедиться в том, что в комнате никого нет и никто не подслушал ее мысли, а потом, не отдавая себе отчета, почему ей этого захотелось, пошла в комнату мужа.

Георгий Васильевич сидел в своем кресле около стола и просматривал папку с чертежами. Поза его была немного странная, не совсем такая, в какой обычно сидят люди за столом: он сидел немного криво и словно бы деревянно.

С год тому назад с ним случился удар: «Кондрашка хватил!» — грустно шутил он. После удара левая часть отнялась: рука не действовала, и он ее не чувствовал, а на ногу он мог только опираться, когда стоял, двигать же ею не мог. Три-четыре шага он мог кое-как проковылять с помощью палки или костыля, но даже по комнатам передвигался в особом креслице на высоких колесах.

Он и раньше, до удара, не был сильным и крепким, а после болезни очень подался, ослабел, похудел и даже постарел. Ему было только 45 лет, а выглядел он чуть ли не стариком и, главное, сам считал себя стариком и инвалидом.

Рассудок от болезни не пострадал, и он по-прежнему вел дела своей строительной конторы, но досадовал на то, что не может заниматься ими как следует, принужден от многого отказываться, а поэтому не зарабатывает столько, сколько мог бы.

— Да закройте вы совсем вашу контору! Продайте ее к черту и живите на полном покое! — уговаривал и даже настойчиво требовал Табурин. — Нечего вам последние силы тратить! Денег у вас нет, что ли? Жить вам не на что? Нищеты боитесь? Не бойтесь, нищим не станете!

— Что вы! Как можно! — пугался Георгий Васильевич. — Я ведь не о себе, я о Юлечке думаю… Если, не дай Бог, со мной второй удар будет, так должна же она быть обеспечена!

— Да она и без того обеспечена… Не жадничайте!

— Я не жадничаю, я… Я хочу ей как можно больше оставить, как только могу больше! А с другой стороны, я и сам не могу на покой уйти. Ведь если я откажусь от работы, так что же я тогда делать буду? Пасьянсы раскладывать? Кроссворды решать? Безделье меня убьет, вот увидите, что убьет!

Сейчас он сидел в своей скорчившейся позе и вдумывался в чертеж нового дома. Кажется, все хорошо, а тем не менее ему что-то не нравится, и он не может сообразить: чего тут недостает? Что тут лишнее?

Юлия Сергеевна вошла в комнату и остановилась в дверях.

— Юлечка? — спросил Георгий Васильевич, услышав ее шаги, и тотчас же повернулся к ней. Его глаза стали нежными, а голос зазвучал мягко. — Вот и хорошо, что ты пришла… Жарко сегодня?

— Жарко, но не очень.

Чуть только Юлия Сергеевна вошла к нему, как почувствовала что-то похожее на неловкость и даже на досаду: зачем она пришла сюда? Все то, что она думала после разговора с Табуриным, еще владело ею и по-странному мешало ей. Она посмотрела на Георгия Васильевича и увидела, что он ждет: что она скажет? Сказать ей было нечего, и ей захотелось сейчас же уйти. Но она понимала, что уйти, ничего не сказав, нельзя.