Джоди Пиколт - Роковое совпадение

Я резкими движениями натягиваю свитер, который не могла бы растянуть даже при огромном желании: Адриенна на голову выше меня и на пару размеров больше в груди. Я продолжаю дрожать, но, по крайней мере, сейчас понимаю, что холод тут ни при чем.

Когда надзиратели гасят свет, я пытаюсь думать о чем-то теплом. Вспоминаю, как Мейсон, еще будучи щенком, лежал у меня в ногах, мягким брюхом согревая мои голые ноги. Как на пляже в Сент-Томасе в наш медовый месяц Калеб закопал меня по шею в горячий песок. Как пахла сном теплая пижама, которую я рано утром снимала с Натаниэля.

Через проход Адриенна ест бело-зеленые леденцы. В полутьме они поблескивают зеленым, как будто женщина научилась испускать молнии.

От тишины я почти оглохла, но все равно, кажется, слышу, как вскрикивает, когда мне надевают наручники, Натаниэль. Ему стало гораздо лучше — он почти вернулся к нормальному состоянию, — но как на нем отразится мой арест? Будет ли он ждать меня у окна, даже когда я не приду домой? Будет ли спать рядом с Калебом, чтобы не мучили кошмары?

Я прокручиваю в голове свое поведение в гастрономе, как видео с камер наблюдения: что я сделала, как должна была поступить. Возможно, я взвалила на себя роль защитника Натаниэля, но сегодня я с этой ролью не справилась. Решила, что разговор с Питером не повредит… а в результате один поступок может привести к тому, что Натаниэль в мгновение ока вернется в прежнее состояние.

В паре метров от меня в камере Адриенны, словно светлячки, танцуют искорки. Первое впечатление обманчиво.

Например, я всегда верила, что знаю, что лучше для Натаниэля.

А что, если окажется, что я ошибалась?

— Я добавил шоколада тебе во взбитые сливки, — избито шутит Калеб, когда ставит перед Натаниэлем на прикроватную тумбочку чашку. Мальчик даже не поворачивается. Он лежит лицом к стене, завернувшись в одеяло, как в кокон, и у него такие красные от слез глаза, что он совершенно на себя не похож.

Калеб снимает туфли, опускается на кровать и крепко обнимает сына.

— Натаниэль, все в порядке.

Он чувствует, как вздрагивает маленькое тельце. Калеб привстает на локте и мягко переворачивает сына на спину. Он улыбается, изо всех сил стараясь сделать вид, что все совершенно нормально, что мир Натаниэля не похож на стеклянный шар со снегом внутри, который кто-то встряхивает всякий раз, когда все налаживается.

— Что ты сказал? Хочешь какао?

Натаниэль медленно садится. Вытаскивает из-под одеяла руки, прижимает к телу. Потом поднимает ладонь с растопыренными пальцами и приставляет большой палец к подбородку. Хочу к маме .

Опять язык жестов. И так три раза.

— Ты можешь это произнести, дружок? Я знаю, ты хочешь к маме. Скажи это.

В глазах Натаниэля блестят слезы. Калеб хватает сына за руку.

— Скажи это! — умоляет он. — Пожалуйста, Натаниэль!

Но Натаниэль не произносит ни слова.

— Ладно, — бормочет Калеб, отпуская руку сына. — Все хорошо. — Он посылает ему свою лучшую улыбку и встает с кровати. — Я сейчас вернусь. А ты пока попей горячего шоколада, договорились?

Вернувшись в свою спальню, Калеб берет телефон и набирает номер, написанный на карточке, которая лежит в его бумажнике. Звонит на пейджер доктору Робишо, детскому психиатру. Потом кладет трубку, сжимает кулак и бьет рукой в стену.

Натаниэль знает, что он во всем виноват. Питер утверждал обратное, но он обманывал, как обычно обманывают взрослые посреди ночи, когда хотят, чтобы ты перестал думать о чудовище, которое живет у тебя под кроватью. Взрослые взяли из магазина бублик, не пробив покупку в кассе, и отвезли его домой на машине, где не было детского автомобильного кресла. Даже сейчас папа принес ему наверх какао, хотя никогда раньше есть в постели не разрешалось. Мамы нет, и все правила нарушаются. И всему виной Натаниэль.

Он увидел Питера и сказал: «Привет!» — это оказалось плохим поступком. Очень, очень, очень плохим.

Натаниэль знает одно: он заговорил, и плохой человек схватил маму за руку. Он заговорил, и приехала полиция. Он заговорил, и его маму забрали.

Поэтому он больше никогда не произнесет ни слова.

К субботнему утру отопление починили. Котел работает так хорошо, что в тюрьме стало двадцать семь градусов жары. Когда меня приводят в совещательную комнату к Фишеру, на мне только майка и тюремные штаны. Я обливаюсь пóтом. Фишер, естественно, выглядит свежо даже в костюме с галстуком.