Джоди Пиколт - Роковое совпадение

Будучи прокурорами, мы мало общаемся с местными адвокатами. К большинству из них мы испытываем неприязненное уважение — в конце концов, они просто выполняют свою работу. Но Каррингтон — это совершенно особая история. Выпускник Гарварда, седовласый, исполненный достоинства — он всем как отец; он как уважаемый старейшина, который дает советы, как жить. Он из тех, кому склонны верить присяжные, просто на общих основаниях. Время от времени такое случается с каждым из нас: мы воздвигаем стену из неопровержимых улик против его голубых глаз Пола Ньюмена и понимающей улыбки — и подсудимый покидает зал суда.

Стоит ли говорить, что мы все ненавидим Фишера Каррингтона?

Столкнуться с ним лицом к лицу на слушаниях о дееспособности свидетеля все равно, что попасть в ад и обнаружить, что единственная доступная там еда — сырая печень, и к оскорблению примешивается обида.

С точки зрения закона, правомочность определяется как способность представлять факты понятными для тех, кто их устанавливает, языком. Например, собака может унюхать наркотики, но она не может выступать свидетелем в суде. Для детей, являющихся жертвами в делах о сексуальном насилии (в тех случаях, когда обвиняемый не признает своей вины), единственный способ добиться обвинительного приговора — вызвать ребенка в качестве свидетеля. Но до того, как начнется суд, судья обязан определить, способен ли этот свидетель представлять факты, понимает ли он разницу между правдой и вымыслом… и осознаёт ли, что в суде свидетель обязан говорить только правду. А это означает: если я веду дело о сексуальном насилии над детьми, то, как заведено, подаю ходатайство о слушании по делу о правомочности свидетеля.

Итак, представьте, что вам пять лет и вам хватило смелости признаться маме, что отец каждую ночь вас насилует, — несмотря на то что он грозился вас убить, если вы кому-нибудь об этом расскажете. А сейчас представьте, что — как это происходит на практике — вам придется пойти в зал суда размером с футбольный стадион. Отвечать на вопросы прокурора. А потом еще отвечать на вопросы, которыми будет засыпать незнакомый человек — адвокат защиты, который собьет вас с толку, доведет до слез, и вы попросите, чтобы он прекратил вас мучить. И поскольку у каждого обвиняемого есть право встретиться лицом к лицу с тем, кто его обвиняет, вам придется стоять в двух метрах от своего отца. Под его пристальным взглядом.

И здесь ситуация может развиваться двумя путями. Вас либо признают неправомочным свидетельствовать в суде, что означает, что судья отказывает в возбуждении этого дела и вам больше не придется являться в суд… но и много недель спустя вас будут мучить кошмары, в которых адвокат терзает вас ужасными вопросами, будет преследовать выражение лица отца и, скорее всего, насилие будет продолжаться. Либо вас признают правомочным, и вам придется снова пережить все это в суде… на это раз под пристальным взглядом десятков людей.

Хотя я и прокурор, но первая скажу: если вы не умеете представлять факты определенным образом — правосудия в американской судебной системе вы не добьетесь. Я вела сотни дел о сексуальном насилии, видела сотни детей за свидетельской трибуной. Я была одной из тех, кто пытался достучаться до детей, пребывающих в выдуманном мире, отгородившихся от правды, и иногда они неохотно выныривали оттуда. И все это во имя обвинительного приговора. Но меня никто не разубедит в том, что само по себе слушание о правомочности свидетеля является для ребенка настоящей травмой. Вы не сможете разубедить меня в том, что, даже если мне удастся выиграть это слушание, проигравшим останется ребенок.

Что касается профессионализма Фишера Каррингтона — он вызывает уважение. Он не размазывает детей по стенкам свидетельской трибуны, не пытается их дезориентировать. Он ведет себя как дедушка, который даст им конфетку, если они скажут правду. Во всех делах, за исключением одного, за которые мы брались, ему удавалось убедить суд признать детей неправомочными свидетельствовать в суде, и преступники выходили на свободу. Единственный раз мне удалось добиться обвинительного приговора для его подзащитного.

Обвиняемый провел три года в тюрьме.

Пострадавший семь лет посещал психотерапевта.

Я поднимаю глаза на Питера.

— Лучшее развитие событий? — бросаю я вызов.