Джоди Пиколт - Роковое совпадение

Натаниэль боится, что его никто не услышит, потому что слишком много злых слов летает по комнате, как воздушные змеи. Поэтому он становится на колени, прижимается к Патрику, прикрывает ухо полицейского ладошкой, как рупором, и говорит, говорит.

Патрик чувствует слева теплый вес тела Натаниэля. И не удивительно: Патрик и сам пытается спрятаться от колкостей, которые Калеб с Ниной отпускают друг другу. Натаниэлю, должно быть, тоже не по себе. Полицейский приобнимает ребенка.

— Все в порядке, Кузнечик, — бормочет он.

Потом он чувствует, как пальцы Натаниэля касается его затылка. В его ухо льется звук. Он не больше, чем дыхание, но Патрик продолжает ждать. Он еще раз обнимает Натаниэля, на этот раз за его поступок. Потом вмешивается в перепалку Калеба и Нины:

— Кто такой, черт возьми, отец Глен?

Логичнее всего обыскать церковь во время службы, когда отец Шишинский — также известный среди детей, которым, как и Натаниэлю, трудно произнести его фамилию, как отец Глен, — так или иначе занят. Патрик не помнит, когда последний раз искал улики в пиджаке и галстуке, но не хочет выделяться из толпы. Он улыбается незнакомым людям, которые гуськом идут в церковь к девяти утра, а когда все поворачивают в основной неф, он идет в противоположном направлении, вниз по лестнице.

У Патрика нет ордера на обыск, но это общественное место и ордер здесь не нужен. Тем не менее он продолжает неслышно двигаться по коридору, не желая привлекать к себе внимание. Минует класс, где, как рыбки, вертятся за крошечными столами ребятишки. Куда бы на месте священника он спрятал ящик для пожертвований?

Нина рассказала ему, что однажды в воскресенье Натаниэль вернулся домой в других трусиках. Возможно, это ничего и не значит. Но, с другой стороны, возможно, что-то да означает. И работа Патрика заключается в том, чтобы перевернуть каждый камешек, — когда придет пора припереть Шишинского к стенке, у него на руках будут все козыри.

Ящика для пожертвований нет ни возле фонтанчика, ни у туалета. Ни в кабинете Шишинского — комнате с отделанными деревом панелями, где весь пол завален кипами религиозных текстов. Он подергал пару дверей в коридоре — заперто.

— Вам помочь?

За спиной Патрика стоит учительница воскресной школы — женщина, всем обликом напоминающая мать настоятельницу.

— Ох, прошу прощения, — извиняется он, — не хотел срывать вам урок.

Он пытается задействовать все свое обаяние, но эта женщина, наверное, привыкла к лести, к детским ручкам в банке с печеньем. Патрик продолжает выкручиваться на ходу:

— Понимаете, мой двухлетний сынишка только что намочил штанишки во время проповеди отца Шишинского… а я слышал, у нас где-то есть ящик для пожертвований…

Учительница сочувственно улыбается.

— Водичка всегда просится наружу, — говорит она, заводит Патрика в класс, где к ним поворачиваются пятнадцать крошечным мордашек, и вручает ему большой синий ящик от «Раббермейд». — Понятия не имею, что там, но желаю удачи.

Через несколько минут Патрик уже прячется в котельной — первом попавшемся месте, где его никто не побеспокоит. Он стоит по колено в старой одежде. Тут лежат вещи, которым уже лет по тридцать, туфли со стертыми подошвами, детские зимние комбинезоны. Он находит семь пар трусов — три пары розовых, с изображением Барби. Разложив оставшиеся четыре на полу, он достает из кармана сотовый и набирает номер Нины.

— Как они выглядят? — спрашивает он, когда снимает трубку. — Трусы.

— Что там за гул? Ты где?

— В церковной котельной, — шепчет Патрик.

— Сегодня? Сейчас? Ты серьезно?

Патрик нетерпеливо тычет пальцем в перчатке в трусы.

— К делу. У меня есть трусы с роботами, еще с грузовиками, две оставшиеся пары просто белые с синей каемкой. Ничего не узнаешь?

— Нет. У него были широкие трусики, «боксерки». С бейсбольными рукавицами на них.

Он не может себе представить, как она помнит такие мелочи. Сам Патрик даже не мог бы сказать, какое белье надел сегодня.

— Нина, здесь нет ничего похожего.

— Они должны быть там!

— Если он их сохранил, в чем мы не уверены, они, скорее всего, спрятаны у него в квартире.

— Как трофей, — добавляет Нина, и от ее грустного голоса Патрику становится больно.