Джоди Пиколт - Роковое совпадение

— Священника приговорили бы к десяти годам, всего к десяти годам, потому что именно такое наказание за то, что сломали жизнь ребенку, грозит людям, не имеющим судимостей. Скорее всего, его выпустили бы условно-досрочно, когда мой сын не успел бы еще достичь даже половой зрелости. — Я качаю головой. — Какой может быть лучший вариант развития событий? Разве суд может гарантировать, что защитит моего ребенка?

Фишер последний раз смотрит на меня и просит объявить перерыв.

Наверху, в совещательной комнате, Фишер присаживается передо мной.

— Повторяйте за мной, — велит он.

— Перестаньте.

— Повторяйте за мной: «Я свидетель. Я не прокурор».

Я закатываю глаза и повторяю:

— Я свидетель. Я не прокурор.

— «Я буду слушать вопрос, отвечать на него и закрывать рот!» — продолжает Фишер.

На месте Фишера я бы от своего свидетеля требовала того же самого. Но я не на месте Фишера. Как и он не на моем.

— Фишер, посмотрите на меня. Я женщина, которая преступила черту. Сделала то, что сделал бы в этой ужасной ситуации любой родитель. Каждый присяжный в этом жюри смотрит на меня и пытается решить, кто я — чудовище или героиня. — Я опускаю глаза, чувствуя, что на них неожиданно наворачиваются слезы. — Я и сама пытаюсь это понять. Не могу сказать, почему я это сделала. Зато могу объяснить: если меняется жизнь Натаниэля, меняется и моя жизнь. И если Натаниэль никогда не оправится от этого, тогда и я не оправлюсь. А когда смотришь на это под таким углом, не так уж важно, последовательна ли ты в своих показаниях, разве нет?

Поскольку Фишер молчит, я заглядываю еще глубже в себя: осталась ли во мне еще уверенность?

— Я знаю, что делаю, — говорю я. — Я полностью контролирую ситуацию.

Фишер качает головой.

— Нина, — вздыхает он, — и почему, вы думаете, я так нервничаю?

— О чем вы думали, когда проснулись утром тридцатого октября? — через несколько минут спрашивает Фишер.

— Что это будет худший день в моей жизни.

Фишер поворачивается, на его лице написано удивление. Этого мы не репетировали.

— Почему? Ведь отцу Шишинскому вот-вот должны были предъявить обвинение.

— Да. Но как только обвинение будет предъявлено, затикают часы безотлагательного судебного разбирательства. Его либо отдадут под суд, либо отпустят. А это означало, что Натаниэлю придется в этом участвовать.

— Когда вы приехали в суд, что произошло?

— Томас Лакруа, прокурор, сказал, что зал суда постараются очистить от зевак, потому что дело получило большой резонанс. Так получилось, что предъявление обвинения отложили.

— И что вы сделали?

— Сказала мужу, что мне нужно на работу.

— Так и было?

Я качаю головой:

— Я оказалась у оружейного магазина, на парковке. Честно, я не знаю, как там оказалась, но я точно знала, что именно там и должна быть.

— И как вы поступили?

— Когда магазин открылся, я вошла в него и купила пистолет.

— А потом?

— Положила пистолет в сумочку и вернулась в суд, на процедуру предъявления обвинения.

— Вы планировали как-то использовать пистолет, пока ехали к зданию суда? — интересуется Фишер.

— Нет. Все мои мысли были только о Натаниэле.

Фишер дает присяжным возможность задуматься над моим ответом.

— И что вы сделали, когда приехали в суд?

— Вошла в здание.

— Вы думали о металлоискателях?

— Нет, не думала. Я просто обошла их, потому что я прокурор. Я поступаю так двадцать раз на день.

— Вы намеренно обошли металлоискатели, потому что несли в сумочке оружие?

— В тот момент, — отвечаю, — я вообще не думала.

Я смотрю на дверь, просто смотрю на дверь, в любой момент из нее может выйти священник. Кровь стучит в висках, я не слышу, что говорит Калеб. Я должна его увидеть. Я слышу только, как шумит кровь. Он войдет в эту дверь.

Когда поворачивается ручка двери, я перестаю дышать. Когда дверь открывается, первым появляется судебный пристав, время останавливается. А потом весь зал пропадает, остаемся только я и он — а Натаниэль связывает нас, как клей. Я не могу смотреть на него, но и отвернуться не в силах.