Александр Казанцев - Школа любви

— Наверное, твои думают, что я наглая? — допытывалась она. — Незваная гостья?..

— Брось ты! — успокаивал я. — Во-первых, званая. А во вторых, предки у меня с пониманием. Мама сразу сказала: в твоей комнате есть диван и кровать, дверь закрывается, а уж там сами разберетесь…

Елена гостила в нашем доме около недели. Притворство всегда ей было чуждо, потому домашние мои успели узнать и горячность ее, и упрямство, и своенравие даже. Маму задевать стало, что гостья через день бралась за ведро и тряпку, полы мыть: «Что уж мы грязью так заросли, что ли?..» — и вспоминала, видать, как доставалось ей когда-то от помешанной на чистоте свекрови. А Елене так хотелось быть полезной, что на отговоры не поддавалась, вот и была как бы упреком и упреки вызывала… Но особенно задело родителей моих то, что отца своего называет она «бывшим папашей» и «фашистом»: какой-никакой, а все-таки ведь родная кровь!

Отец Елены, чистокровный татарин, офицер-политработник, был, по рассказам дочери, блядуном неукротимым: жалованье свое почти целиком спускал на гулянки и шлюх, мордовал жену, подозревая, что старшенькая, Ленка как раз, не от него. (Она родилась, когда он служил несколько месяцев в Китае.) Вот потому Елена с детства ненавидела офицеров и все армейское, запах гуталина вызывал у нее тошноту, мутило даже от газет, особенно от «Правды», без которой жить не мог ее «родитель-политболтолог». Рассказала мне, как школьницей еще нашла в кабинете отца несколько фотографий, запечатлевших групповое сношение, в котором участвовал и ее «бывший папаша»…

Еленина мать выперла-таки мужа, когда старшая дочь уже оканчивала школу, не побоялась с тремя детьми остаться. А в год приезда Елены в Зыряновск завела она, та самая «чеченка», с которой мне уже довелось познакомиться, постоянного любовника, договорились они даже по осени расписаться. Потому-то мать, своими заботами и радостями поглощенная, так легко согласилась с поездкой Елены ко мне…

Столь явное неблагополучие в семье гостьи изрядно настораживало моих родителей, однако, провожая нас, прощались они с Еленой уже как с членом семьи, хотя и просили повременить со свадьбой до следующей осени: и денег надо наскрести, и в учебе утвердиться надо, и через год, глядишь, здоровье мамы окрепнет, сможет к нам приехать… Меня эта оттяжка вполне устраивала: жениться я отнюдь не торопился, даже втайне надеялся и вовсе обойтись без этого…

В Томске начались проблемы. Наши утренние свидания в общаге осложнены были вошедшими в моду «паспортными проверками»: комендантша общежития, носившая знаменательную кличку Тигра Львовна, обходила со свитой приближенных, из числа студсоветовских химуль, все этажи, стуча в каждую комнату, а то и врываясь без стука.

Однажды эта комиссия все же заловила нас — кто-то явно донес, что мы не пошли на лекции, потому что комендантша орала, стуча кулаком: «Открывайте! Знаю, что вы там!.. А то дверь вышибу!»

При ее комплекции вышибить дверь — плевое дело. Едва успев одеться, мы вынуждены были отворить.

— Та-ак!.. — грозно прорычала Тигра Львовна, увидав взрытую постель.

Но тут же, без всяких разговоров и нравоучений, развернулась и ушла. И увела свою «свиту» — студсоветочки перед уходом еще по разу в комнату заглянули с горящими глазами. Каждая!..

Удивительно, но никаких репрессий со стороны Тигры Львовны на наши грешные головы не посыпалось. Быть может, дохнуло в нее парным теплом воспоминание о каких-то эпизодах собственной молодости. А вот пересуды уязвленных нашей безнравственностью химуль, обделенных мужским вниманием, заклубились по этажам.

— Не могу я так больше, не могу… — побелевшими губами шептала Елена.

Но и не встречаться мы уже не могли: неукротимая грешная сила, брагой взбурлившая в наших телах и душах, толкала, прижимала нас друг к другу, помутняя рассудок, не зная убыли…

Свидания наши стали более редкими: виделись-то мы, разумеется, каждый день, но ведь о свиданиях речь… Ночью в Лагерном саду, на обезлюдевших по осенней непогоди Потаповых лужках, даже на плоской крыше нашей девятиэтажки… А с похолоданием в начале октября и эти встречи перестали приносить хоть какое-то утоление. Тогда у Елены появился гениальный план: будто семейная пара, ходить в номера Громовской бани. Мы покупали билеты на два, а то и на три часа. Банщицы на нас подозрительно косились, но впускали в пахнущие паром, хлоркой и мылом, отделанные фальшивым мрамором номера. Там все было мокро, скользко и жестко, но какие радости, какие восторги захлестывали нас! Вот только чаще раза в неделю появляться там не могли: и так приходилось экономить на питании, чтобы пойти в Громовскую, да и банщиц настораживать нельзя…