Александр Казанцев - Школа любви

Я тихо подошел. Из-за шума ветра в ветвях Елена этого не слышала, и, как когда-то в детстве было со Светланкой, мы потянулись за одним листком. Она вздрогнула, когда соприкоснулись наши руки, испуганно вскочила, и почудились мне просверки радости во мгле карих ее глаз.

От краткого и кроткого соприкосновения наших рук полыхнула во мне зарницей нежность, но сказал вовсе не то, что хотел сказать, захотелось романтизировать ситуацию:

— Знаешь, порой чувства, как эти листья: чем тепла меньше, тем ярче они… — сказал и протянул ей подобранный листок.

В глазах Елены, в тихих омутах грусти, всколыхнутых недавним испугом, вдруг вынырнули такие знакомые чертики.

— Ага, зарифмуй скорей, пока чувства, как листья, не опали! — и, не принимая моего листка, подбросила вверх остальные, только что собранные; и недолго кружились они, ярко промелькнув в падении. — Опадут и трухой станут!

Я поймал ее за руку.

— Думаешь, мне не больно, что приношу боль?

Глаза Елены насмешливо сузились.

— С Костей бы я поговорила, а с Печориным — никакого желания!

Высвободив руку, развернулась и пошла без оглядки. Я смотрел вслед и чуял, что мне действительно, без всякого позерства, больно…

Когда Елена скрылась уже в багряно-охристом полыхании перелеска, вепрем из зарослей выскочил на меня Иванов.

— Где она, говори!.. Я голос ее слышал!..

Не люблю я, когда меня за грудки хватают, чуть было в морду не дал, но, пересилив себя, махнул в направлении чуть ли не перпендикулярном тому, куда подалась Елена.

— Туда поспешай мелкими скачками, догоняй, может, Дубровским назовет.

Иванов, отцепившись от меня, ломанулся в чащу. А я побрел назад, к шумному табору одногруппников, с одним желанием: напиться!..

Потом лежал под старой березой, размешивающей небесную синь патлатой желтой кроной, соря при этом ледащей листвой. Листья падали мне на волосы, на лоб, на грудь, а я не шевелился, думая хмельно: пусть занесет меня этими золотыми ошметками, чтоб никто-никто не нашел.

Парни затеяли гонять футбол, девчонки болели, но среди азартного ора, тонизированного спиртным, не слышал я голосов ни Иванова, ни Елены.

«Неужто он ее все-таки разыскал?»

Мысли мои мельтешили, как облетающая с высоты листва: «Лист летит и радуется: свобода, наконец, сам по себе живу!.. Опадет и трухой станет… Итог любой радости — труха… Любой жизни финал — труха… Чего мельтешим, мечемся?.. Недаром Лермонтова озарило: «Я б хотел забыться и заснуть…» Ленка бы мои сравнения опять высмеяла… Черт, да где же она, почему не возвращается?.. Часа три, наверно, прошло… Хрен тут заснешь, забудешься, как же!..»

Возвращались в общагу, так и не дождавшись Елену и Иванова, покричав усердно им. Впрочем, никто не запаниковал: найдутся, не маленькие, да и город совсем рядом, гул машин на Иркутском тракте черт-те откуда слышен. Лишь у меня на душе скребли кошки: а что если они давно нашлись, давно вместе?..

И уж как я порадовался, как хохотал пьяно, увидав, что Иванов сидит на скамье возле нашей девятиэтажки. Один! И курит, понимаете ли! А то ведь лишь одним достоинством козырял: «Спортсмен, не курю!»

Натали на Иванова накатила: «Куда Ленку дел?» Тот ответил хмуро, но предельно точно: «Разошлись пути!» Лишь мне, порадевшему, чтоб эта фраза не стала сугубо фигуральным оборотом, стало опять смешно. Но, хоть и пьян был, а почуял молчаливое осуждение спутников.

Вечером мне стало совсем не до смеха, хмель как рукой сняло: темнеет, а Елена не возвращается!.. Уж тут вспомнилась ильинская пора, когда на розыски в тайгу собирались. Конечно, тут не тайга, не лес даже, так, перелески да лесополосы. Хищники не водятся. А вот если бандит какой встретится или маньяк?.. Ну да, тот самый — сексуальный!.. Да я ж себе тогда не прощу!..

Несколько раз к девчонкам в комнату заглядывал. Ответ один: пока нету. В сумрачном холле курить на подоконнике пристроился: оттуда лестницу видно, уж Елену не прогляжу…

С сигаретой присоседилась ко мне Натали. Голос ее проникновенен, как дрель:

— Ну что, поэт, икру мечем?

Гася окурок, пригасил желание наорать. Сказал как бы между прочим:

— А я про тебя стишок сочинил.

— Ну-ка, ну-ка? — подалась ко мне бывалая хозстипендиатка.

— А ты знаешь, кто сестра таланта?

— С фига ли мне знать!

— Краткость. Так вот, у меня стишок всего в два слова: «Отвали, Натали!» Все!

Отвалить пришлось самому, чтобы уберечься от дрели голоса забубенной химули. Упал на свою кровать ничком, в подушку башкой зарылся, чтобы никого не видеть, не слышать. Но скоро Натали в дверь забарабанила: