Ричард Форд - Канада

— Ты кто ?

Монахиня свирепо смотрела на меня сквозь прутья сверху вниз. Лицо у нее было чистое, сияющее, яростное. Она крепко держала Марджори за плечи. А та улыбнулась мне, лежавшему на земле, как будто я что-то смешное сделал.

— Как тебя зовут? — спросила монахиня.

— Его Деллом зовут, — сообщила Марджори. — Как мартышку.

— Зачем ты здесь? — спросила, не выпуская ее плечи, монахиня.

— Просто хотел поступить в школу.

Я уже поднялся на колени и казался сам себе нелепым, коротышкой каким-то.

— Тебе в ней делать нечего, — произнесла монахиня с акцентом, которого я никогда еще не слышал. Говорила она быстро, выплевывая в меня слова. В темных плоских глазах полыхал гнев — на меня. — Где ты живешь?

— В Партро, — ответил я. — А работаю в Форт-Ройале.

Девочки уже покидали школьный двор, направляясь к крыльцу и выстраиваясь гуськом, чтобы войти в здание. На крыльце появилась еще одна монахиня, низенькая и коренастая, она стояла скрестив на груди руки. Марджори продолжала улыбаться мне сквозь решетку, но так, словно я казался ей жалким.

— Хочу тебя поцеловать, — мечтательно поведала она. — А ты меня, наверное, не хочешь, да?

— Иди в школу, — сказала монахиня, отпустив плечи Марджори и оттолкнув ее.

Марджори откинула голову назад, театрально развернулась, громко захохотала и пошла к строившимся у школы подругам.

— Извините, — сказал я.

— Чтобы я тебя здесь больше не видела, — приказала юная монахиня. Она покачала головой, приблизила лицо к решетке и наградила меня угрожающим взглядом, дабы я понял, что говорит она всерьез. — Появишься еще раз — позвоню констеблю. И тебя заберут. Запомнил?

— Да, — ответил я. — Извините.

Мне хотелось сказать что-нибудь еще, но ничего не придумалось. Я не знал, что такое отчаяние, однако его-то и ощущал. Юная монахиня уже шла к школе, ее тяжелая черная ряса раскачивалась, освещенная солнцем. Я поднял и развернул на гравии велосипед, сел на него и направился в обратный путь — вверх по холму, к шоссе и к Партро, — и ветер дул мне в спину.

Флоренс Ла Блан приехала в Партро на своем маленьком красном «метрополитене» и оставила у двери моей лачуги пухлый буроватый конверт. Прислан он был из Америки, а на тыльной его стороне, внизу, было написано незнакомым почерком: «Передать Деллу Парсонсу». Произошло это через несколько дней после моей велосипедной поездки в школу для сбившихся с пути девочек, — в ту неделю мне предстояло перебраться, поскольку охотников съезжалось все больше, из Партро в Форт-Ройал. Чарли было велено отдать в распоряжение одного из них вторую раскладушку моей хижины, и кто-то (Флоренс, как потом выяснилось) счел, что мне будет «неудобно» спать в одной комнате с незнакомым мужчиной. Чарли, ухмыляясь, заметил, что пожилые пьянчуги-охотники становятся после полуночи «любвеобильными». На третьем этаже «Леонарда» имелась неподалеку от комнат Ремлингера малюсенькая «келья для швабр», в ней меня и поселили. Я мог пользоваться находившейся этажом ниже ванной комнатой, отведенной буровикам и железнодорожникам, а на случай ночной нужды мне выдали белый эмалированный горшок. Если я потребуюсь для исполнения «гусиной работы», Чарли сможет приехать на грузовичке к отелю и забрать меня. Погода становилась все более холодной и ветреной, и потому я был рад, что мне не придется больше ездить на велосипеде в город, спать в продуваемой насквозь лачуге и не видеть ни единой живой души. Покончив с разделкой убитых гусей, я буду возвращаться в «Леонард» и бегать, получая за это чаевые, по поручениям охотников, а ночами околачиваться в баре. Занят я буду постоянно, свободного времени у меня станет куда меньше, зато и на размышления о родителях, школе и Бернер его не останется, — конечно, мысли эти были важны для меня, но все-таки нагоняли тоску.

С Флоренс Ла Блан я до сих почти не сталкивался. Чарли говорил мне, что ей принадлежит в Хате магазинчик открыток, что она вдова, а когда-то была местной красавицей, привольно предоставлявшей свои прелести всем желающим, пока ее муж оборонял в 1941-м Гонконг. Теперь она нянчилась со старенькой матерью. Впрочем, Флоренс была также и художницей, любила выпить в отеле, поиграть в карты в его игорном зале, куда женщин, вообще говоря, не пускали. Отношения с Артуром Ремлингером ее более чем устраивали, поскольку он был красив, благовоспитан и довольно богат, — а то, что он американец, человек замкнутый и годами моложе ее, Флоренс не пугало. Если она уставала от Ремлингера, то просто возвращалась в Хат.