Джонатан Троппер - На прощанье я скажу

— Силы небесные! — произносит он.

Оливер пукает, звук долгий и высокий, словно из воздушного шарика выпускают воздух.

— Господи, Оливер, прими слабительное, — говорит Джек.

Вот такие у него нынче друзья.

Они все так же сидят там и два часа спустя, когда появляется Кейси. Солнце висит высоко, запах масла для загара, шкворчащего на коже студенток, плывет над бассейном, щекоча им ноздри. Если правильно расположиться, то громыхание тягачей с автострады вполне сходит за удары прибоя. Сильвер, как часто в эти дни, покачивается в дымке воспоминаний, фантазий и сожалений.

— Сильвер…

А в лучшие дни, пожалуй, еще и едва уловимых проблесков надежды.

— Сильвер!

Кейси идет прямо к нему, в шортах и легком топе, завязанном вокруг шеи, ее крашенные в миндальный цвет волосы спадают на спину, их треплет легкий августовский ветерок. Когда она приближается, Сильвер замечает, что на ее лицо подковкой легла россыпь веснушек. Джек кряхтит, усердно изображая, что не пялится на дочь своего друга.

— Привет, — говорит Кейси с тем усталым безразличием, которое она приберегает исключительно для него.

Как и всегда, в первое мгновение, когда он ее видит, сердце замирает, как случается в секунды после сильного удара или, как он предполагает, когда начинаешь тонуть. Любовь или паника. Он никогда толком не мог отличить одно от другого.

— Привет, Кейси. — Он садится прямо, вдруг остро ощущая свое вывалившееся брюшко, отросшие щетину и шевелюру. — Что ты тут делаешь?

Она улыбается так, будто вопрос — затравка для их междусобойной шутки.

— И вправду — что?

Никого не удивит, что он ни для кого никогда не был примером образцового отца. За семь лет, прошедших с развода, он пропустил, умышленно или по расхлябанности, больше дней рождений, школьных концертов и университетских спортивных состязаний, чем хватает духу вспомнить. Его отношения с Кейси постепенно перешли от веселых и легких к натянутым и холодным, и когда начался подростковый период, от ее прежде неизменной снисходительности не осталось и следа. Он знает, что это его вина, знает, что заслуживает куда большего презрения, чем она способна выказать, и все же в том, что слышишь от своей дочки пренебрежительно брошенное «И правда — что?», есть что-то такое, отчего чувствуешь себя полностью и окончательно раздавленным.

Кейси оглядывает их троих, и он смотрит на них ее глазами: Джек, стареющий донжуан, выезжающий за счет своего дурацкого обаяния, потускневшего еще в конце девяностых, Оливер, грузный и угрюмый, он годится ей в дедушки и, потея в своей футболке размера XL, он вспоминает группу, переставшую быть крутой еще до ее появления на свет. Она окидывает быстрым взглядом студенток, затем с циничным блеском в глазах снова оборачивается на них, и вот они уже определены в категорию унылых, облезлых старперов, коими, собственно, они и являются.

Непросто нормально подняться, когда сидишь в шезлонге да еще пытаешься одновременно втянуть живот. После нескольких неуклюжих телодвижений он принимает наконец вертикальное положение, но даже от этого нехитрого усилия багровеет и задыхается. В «Версале» вполне приличный тренажерный зал, и, учитывая уйму свободного времени, можно было бы предположить, что он до него все-таки дошел.

Он целует ее в щеку. Она не отшатывается, что до нелепого переполняет его радостью.

— Ничего себе! — обращается к ней Джек. — Сколько тебе нынче?

— Восемнадцать.

— Ого, я чувствую себя стариком.

— Нет, есть подозрение, это из-за вашего собственного возраста.

— Трах-тибедох! — восклицает Джек.

Так он иногда выражается. Они не знают почему.

Кейси закатывает глаза, напрочь отказывая Джеку в существовании, и смотрит на Сильвера.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Все нормально?

Пару секунд она как будто обдумывает вопрос.

— Все великолепно.

— Пойдем внутрь, — предлагает он.

— Конечно.

Пока она идет перед ним к отелю, Сильвер замечает цветное пятно, красный всполох на ее плече.

— Что это?

— Просто роза, — отвечает она ощетинясь.

Татуировка и вправду вполне скромная — кроваво-красная роза с одним листком, выведенная на лопатке. Даже самые распоследние отцы могут раскричаться, увидев нечто подобное. Но он уже давно утратил все права на отцовское негодование, так что, может, у него есть шанс что-то на этом выиграть.

— Симпатично.

Кейси криво усмехается.

— Ты еще не видел той, что у меня на заднице.