John Irving - Семейная жизнь весом в 158 фунтов

– Не пытайся уговорить меня, что это не секс.

– Мы с Эдит считаем, что это не только секс, – сказал я. – Во всяком случае, для нас.

Но думаю, что такие понятия, как «жалость к себе» и «жажда свободы», были для Утч весьма сомнительны. Больше любого из нас она с детства знала разницу между тем, что ты готов сделать для другого, и тем, что ты делаешь для себя.

Новый спортивный комплекс объединял под своей крышей хоккейную площадку, три баскетбольных зала, бассейн, тренажерные залы, мужскую и женскую раздевалки и ужасный зал, где расставлены награды и фотографии героев спорта прошлых лет. Снаружи здание имело вид гробницы, характерный для общественных катков и современных библиотек. Ветераны иногда роптали, что неплохо было бы сохранить хоть что-то от стиля старого университета – кирпич и плющ, – но плющ никогда не осмелился бы вползти на это скользкое стекло и грубый бетон. Северину Уинтеру здание нравилось.

От старого спортивного комплекса остался обширный подземный лабиринт, состоящий из площадок для игры в гандбол и сквош, а также старые раздевалки, которые теперь отдавали в распоряжение гостей, возможно, чтобы морально их подавить. Этот лабиринт соединялся с новым подземельем, со сверкающими стальными шкафчиками для одежды и душевыми с хитроумными кранами, туннелем, выводящим в так называемую «старую клетку».

Зловещими очертаниями горбатого потолка-купола она походила на крематорий для спортсменов. Клетку обвивал плющ толщиной в девичье запястье; крыша напоминала стеклянный улей, но стекло почти не пропускало свет по причине почтенного возраста и пыли. Огромное округлое пространство с плотно утрамбованной гаревой дорожкой использовалось в основном для соревнований по легкой атлетике в закрытых помещениях; там пахло как в теплице, только вот растения не потеют. («Потеет все», – уверял Уинтер.) Чтобы метатели диска не повредили стеклянный потолок, внутри купола были натянуты просвечивающиеся сетки – как прозрачный саван. Там же играли в теннис.

По периметру клетки, выше гаревого трека, располагался деревянный, так что бегуны могли использовать оба; когда бежали по нижнему, надевали шиповки, по верхнему деревянному – кроссовки. На виражах трек был наклонным – предполагалась известная скорость бега; если же вы вдруг решали просто пройтись, то вас сносило к перилам. Люди уверяли, что если там слишком много бегать, то одна нога будет короче другой. («Если только вы не будете время от времени менять направление», – говорил Сами-знаете-кто.)

Когда клетка заполнялась спортсменами, стоял невообразимый шум. Трек гремел и трясся; на нижней гаревой дорожке палили стартовые пистолеты; стекла наверху гудели и трещали от ветра и снега. Единственным современным дополнением к клетке был расположенный под стеклянной крышей длинный прямоугольный зал, примыкавший к деревянному треку. Он ярко освещался длинными флюоресцентными лампами и обогревался двумя ревущими термопушками с термостатом. Стены зала были обиты малиновой тканью, а пол от стены до стены был устлан малиновыми и белыми борцовскими матами.

Уинтер утверждал, что борцовский зал был расположен идеально по «психологическим причинам». Перед матчем команда собиралась в своем углу клетки и наблюдала, как вытаскивают маты. Их уносили в один из ослепительных залов нового комплекса, хорошенько расправляли там и подгоняли друг к другу. В борцовском зале несколько матов оставляли, так что спортсмены могли размяться.

Когда подходило время, Северин выводил спортсменов оттуда и вел по скрипящему деревянному треку; уходя, он выключал свет, и огромная мрачная клетка погружалась в кромешную тьму. (Все соревнования Уинтер назначал на вечернее время.) Он вел своих борцов по длинному туннелю в новый зал. По обеим сторонам сырого туннеля к идущим время от времени прорывались яркие полосы света с площадок сквоша и гандбола, где, подобно узникам в странного вида камерах, несколько одиноких спортсменов играли в свои одинокие игры. В туннеле все отзывалось эхом. Постепенно Уинтер гасил все огни. Случайный игрок в сквош кричал ему порой: «Эй, какого черта?!» – и открывал свою камеру. Торжественное шествие шеренги борцов, одетых в халаты с капюшоном (идея Уинтера), действовало успокаивающе. Подчас игроки в сквош и гандбол выходили из своих убежищ и робко следовали за процессией. Таков был ритуал. Борцы шествовали в темноте тихо и безмолвно: что-то колдовское было в этом способе концентрации. Когда они приближались к свету в конце туннеля, Уинтер приостанавливался. Он оглядывал борцов с ног до головы так, словно мог видеть в темноте. «Wie gehts? [6]» – спрашивал он; в туннеле голос отдавался гулким эхом. Игроки в гандбол и сквош забивались в тень, не желая мешать ритуалу. «Wie gehts?» – рявкал Северин Уинтер. Дело в том, что все борцы занимались с ним также и немецким.