Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

— Я то-о-оже из Москвы…

Милиционер усмехнулся, но пока он производил такое изменение лица, Смола нырнул ему под руку и растворился в южной тьме.

После этого стену вокруг кино нарастили. Вообще милиции в послевоенном Геленджике было трудно. Хотя милиционеров было целых два. Бандитов и злых хулиганов, правда, тогда не водилось, и двери в геленджикских домах не запирались, а на берегу можно было оставить любую одежду хотя бы на целый день. И всё же нарушители были. Не только смотрящие кино.

Вот, скажем, Вовка Сыромяха пришёл вечером с кошёлкой и торгует семечками около кино. Ему кричат:

— Сýру!

Это то же, что в Москве «атáс». Сыромяха сорвался, милиционер его почти схватил, Сыромяха делает финты, милиционер скользит в сапогах на газоне, а Сыромяхе хорошо, он босиком, хотя и в кепке, и заворачивает такие виражи, что милиционер плюёт и грозит издаля ему пальцем. Он Сыромяху знает и знает, где живёт, но тот сегодня не пойман и, значит, не вор.

Не знаю, был ли до войны в Геленджике футбол. Знаю про Краснодар.

Когда дядя Володя был мальчишка, имел большую склонность к защите своего достоинства, что выражалось в постоянных драках. Самозащиту прав человека уже тогда считали хулиганством, и году, примерно, в двадцать третьем Володю отправили в Краснодар к бабе Дуне — на перевоспитание. Не успевши ещё оглядеться, ведомый чутьём, вышел он к пустырю, где играли в футбол. Посмотрев три минуты игру вратаря, Володя вежливо ему сказал:

— Отойди-ка!

И сам встал на ворота. Вратарь удивился, и все удивились, но промолчали, решив, что у этого некрупного паренька есть крупные полномочия. А будущий дядя Володя показал им московский класс. Когда игра завершилась, к нему подошли, познакомились и вынесли вердикт:

— Будешь играть за нашу малину!

Это стало приобщением не только к краснодарскому футболу, но к сферам иным, поскольку игроки малины были сплошь банда местной шпаны.

А что касается Геленджика… Да что я говорю! Да как не быть здесь довоенному футболу, когда с той сказочной поры в Геленджике остался стадион! Он весь, по счастью, сохранился. Ни единой воронки не зияло на ровном его поле. И ворота не пожгли на дрова. Выходит так, что после войны сезон на этом поле открыл дядя Володя. Это когда, налёгши на костыли, он единственной левой послал мяч в правый нижний угол ворот, защищаемых его племянницами.

В послевоенном Геленджике футболов было два: наш и взрослый. Наш — каждый день, а взрослый по воскресеньям.

В назначенный воскресный час, верней, задолго до него, на стадион тянулась публика. Сначала с поля удалялись козы. Гонимая коза, как всем известно, делает пробежку полукругом и щиплет травку на прежней линии питания. Но всё же коз совместно изгоняли, и по траве уже бегали и кувыркались одни мальчишки, а взрослые и дамы потихоньку рассаживались с западной стороны, чтобы солнце не било в глаза, — одни на корточках, другие на траве, иные, подстелив газеты. Так возникали трибуны.

Потом подходили футболисты — геленджикская команда. Их почтительно окружали. Кто-то из публики оказывался при часах, у него осведомлялись и поглядывали в ту сторону, откуда должен был появиться противник — команда с Тонкого мыса, с Архипки, с Горячего Ключа, а то и с Майкопа.

Но вот две команды на месте, короткие переговоры относительно правил, поскольку персональное судейство пока не применялось за отсутствием кадров, и — разошлись по раздевалкам.

Раздевалка являла собою тесный и непроницаемый круг, составленный из лиц мужского пола, там можно было переодеть хотя бы и трусы. Приезжая команда оказывалась в подобии спортивной формы с преобладанием одного, допустим, красного цвета, а наши поначалу кто в чём, но всё же с несколько отличной гаммой. Потом началась разминка и выбор ворот.

Футбольное поле отличалось от московских необщим выражением лица: границы его и штрафные площадки обозначались воображаемыми линиями, центр выявлялся по приметам, а ворота сеток не имели. Это всё ничему не мешало, как и отсутствие судьи. Просто где-то на самом крае, за метр от зрительских трибун, в борьбе за мяч атакующий вскрикивал: аут! — и если обладатель мяча оказывался психологически нестоек, он мяч, конечно, оставлял, а крикнувший подхватывал и гнал уже в иную сторону. В спорной же ситуации решал перевес восклицаний и, в значительной степени, зрительский арбитраж. Так же было относительно вскриков «рука», «корнер» или «пеналь».