Матей Вишнек - Господин К. на воле

Утро выдалось довольно прохладным. Небо в тучках угрожало с минуты на минуту разразиться мелким досадливым дождем. Угроза с воздуха передалась Козефу Й.

«Что мне теперь делать?» — подумал он в замешательстве.

Было ясно, что тюремный распорядок сорван. Заключенных не вывели на работы и даже не накормили завтраком. Он чувствовал, как напряжение исходит из камер на его этаже. Народ в камерах наверняка слышал всю эту суматоху внизу. А Козеф Й. помнил, что каждый раз, когда заключенных не выводили на работу, не разносили еду и воду и не давали никаких объяснений, они уже знали, что в тюрьме что-то стряслось.

Он отлип от окна и сделал два-три шага по коридору. Ему хотелось прилечь на узкий диванчик Фабиуса, но мешало чувство ответственности за что-то. Он бы вздремнул еще часок-другой, но понимал, что нельзя, что у него есть обязанности и он должен бдить.

Вдумавшись, он обнаружил, что не знает, какие именно у него обязанности. Охранники, в сущности, не сказали ему ничего. Франц Хосс намекнул на что-то, но слишком уж туманно. Он велел присмотреть за этажом. Но что это значило — присмотреть за этажом ? Присмотреть, как они присматривали , когда находились на этаже? У Козефа Й. голова пошла кругом. Его слишком рано подняли, спал он последние две ночи плохо, сегодня с утра ничего не ел, а тут еще ему дают задание «сделай то, не знаю что».

«Это моя вина», — сказал себе Козеф Й., уже стыдясь, что ему в который раз приходится повторять эту короткую резкую фразу.

Ему, свободному человеку, следовало быть сейчас совсем в другом месте. Ему следовало быть в городе, дома. У него, Козефа Й., все-таки была мама. А он даже не удосужился ей написать, порадовать вестью о своем освобождении.

«Черствый человек», — укорял себя Козеф Й.

Увлажнившимися глазами он поглядел в даль коридора. Какая ироническая, непредсказуемая, какая странная штука — жизнь! Он, Козеф Й., бывший заключенный, попал в ситуацию, когда он сам должен сторожить других. Он оказался по ту сторону баррикады, о чем он не мог и мечтать, но к чему и не стремился. Невероятно хлипкой показалась ему граница между двумя мирами, сторожимых и сторожащих. Долгие годы он жил в качестве человека, заключенного в камеру, и все эти годы ему хотелось оказаться за дверью своей камеры. И все эти годы оказаться за дверью своей камеры представлялось ему чем-то фантастическим, чем-то недостижимым. Он хотел этого, он к этому вожделел, он спал и видел, как бы оказаться за дверью своей камеры, в ином мире, по ту сторону кошмарной стены, которая высилась между ним и другими. И вот в мгновение ока он очутился там, он теперь там, а разница кажется ему ничтожной. Он бы не очень-то и удивился, если бы вдруг вернулся Франц Хосс, запер бы его, Козефа Й., в любую из камер и обязал кого-то из тамошних заключенных «присмотреть за этажом».

«Мир сошел с ума», — заключил он мысленно.

И кто угодно сошел бы с ума, а бывший заключенный и подавно, от такой хлипкости демаркационной линии между тем и этим миром.

В конце концов он решился пройтись по коридору, мимо камер. Он пошел крадучись, боясь, как бы звук шагов не выдал его присутствия и не стал бы подстрекательством для арестантов. Он проходил дверь за дверью, и его неудержимо влекло к камере под номером 50, к его кровной камере. Он остановился у двери, которая столько времени была его дверью. Он смотрел на нее и не узнавал. Смотрел, и хоть бы что дрогнуло в нем, хоть бы что шевельнулось. Все потому, вероятно, что не с этой стороны он привык смотреть на нее.

«А что, интересно, делает этот, внутри?» — спросил сам себя Козеф Й., не осознавая, кого он назвал этим, нового обитателя камеры, или он назвал так самого себя. У него было некоторым образом ощущение, если не убеждение, что в этой камере не мог обретаться никто другой, кроме как субъект по имени Козеф Й., единственный законный насельник этой камеры. И тот, внутри, не мог быть никем, кроме как его заменщиком, неким другим Козефом Й., кем-то, кто просто дублировал его жизнь.

«Я могу поднять ставню у окошечка», — сказал себе Козеф Й.

Но он этого не сделал. Тот факт, что он обладал властью поднять ставню, был настолько захватывающим, что собственно действие, поднятие ставни, уже теряло свое значение. Он мог бы, если бы захотел, поднять ставни на всех окошечках. Он мог бы, если бы захотел, даже открыть двери всех камер. Он мог бы освободить заключенных! О боже, сколько власти свалилось на него ни с того ни с сего! Но почему эти двое охранников наделили его такой властью? Почему они его не боялись? Как так получилось, что они вдруг доверились ему, заключенному с трехдневным всего стажем свободы?