Виктор Левашов - Третья половина жизни

Сталина. Завенягин».

Резкий взрыв перекрыл все звуки стройки, чёрно-багровое пламя взметнулось в полгоризонта, часто, тревожно забили железом по рельсу. Бросился к телефону Саша, вскочили с мест и приникли к окнам все, кто был приёмной. Отрывисто переговаривались:

– Горит бензохранилище?

– Похоже…

– Пожарка, алло! – кричал Саша. – Что случилось?.. Алло!..

С улицы вбежал Завенягин, оттеснил Сашу от телефона.

– Дежурный? Завенягин. Докладывайте!.. Понял. – Бросил трубку. – Пожар на бензохранилище!..

Когда Завенягин приехал на место пожара, основное пламя уже погасили. Только редкие багровые вспышки черными контурами освещали фигуры людей. Слышались голоса:

– Песок!.. Окапывать по контуру!.. Отставить воду, только песок!.. Быстрей, не пустить огонь к ёмкостям!..

Мелькали лопаты, двигались заключённые в чёрных бушлатах. И бил по нервам непрерывный звук ударов железом по рельсу. Пламя, наконец, отступило. Звон прекратился. На отвоёванной у огня площадке сгрудились люди – в обгорелой одежде, с закопчёнными лицами. Среди них лётчик Мешков. Лишь откуда-то сбоку ещё вырывались языки дымного пламени и тогда багровые блики отражались на лицах, переплетениях конструкций и цистернах.

– Что там за огонь? – спросил Завенягин.

– Это из-под воды, не страшно, – ответили из толпы.

– Что произошло? Кто видел?

– Я видел, там вон стоял, – ответил один из заключённых. – Шофёр бензовоза горючку в бочку сливал. То ли шланг у него соскочил, то ли порвался, сами знаете, какие у нас шланги. Я гляжу: хлещет горючка. Только крикнул ему: гляди, и тут… Может, искра. Может, ещё что. Сразу полыхнуло…

– В приказ, – обернулся Завенягин к Саше. – Создать комиссию. Виновных под суд. Ещё немного, и мы остались бы без горючего на всю зиму!.. Где бензовоз?

– Так в озере. Из него и вытекает бензин, на воду, он и горит.

– Что был за взрыв? Все ёмкости целы. Что взорвалось?

– Это я уже сам видел, – вмешался Мешков. – Я за горючим приехал. Когда бензин вспыхнул, я к нему кинулся, с песком. Вижу – не успеваю, рванёт цистерна. И тут какой-то человек вскочил в кабину и машина поехала. Вниз, под откос. Я даже не понял, завёл он её или не завёл. А внизу озерцо, маленькое, вон оно. Метра не хватило, у самой воды бочка рванула. Этот взрыв вы и видели.

– Кто отогнал бензовоз? – продолжал Завенягин. – Водитель?

– Нет. Водителя сразу… Облило бензином, когда шланг порвался. Какой-то работяга, рядом бригада была. У бригадира нужно спросить.

– Найти бригадира.

– Здесь я, – выдвинулась из толпы чёрная фигура. – Наш был, верно. Мы моргнуть не успели, а он кинул кирку и туда. Мы и не знали, что он с машинами обращаться умеет. Хотя, с другой стороны, танкист.

– Его фамилия?

– Сахновский…

Вернувшись в управление, Завенягин умылся. Спросил у секретаря:

– Что у нас сегодня?

– Совещание с металлургами. О потерях металла при продувке штейна в конверторах. Назначено на шестнадцать.

– Перенеси на завтра. Ещё?

– В восемнадцать школа. Концерт детского хора. Приходила учительница, напоминала. Говорит, вы обещали. Не пойдёте?

– Красота спасёт мир. Раз обещал, пойду. Детей нельзя обманывать.

– А взрослых, Авраамий Павлович?

– Взрослых, Саша, тоже нельзя…

Концерт уже шёл, когда Завенягин появился в классной комнате и тихо, стараясь не привлекать внимания, пристроился на тесной для него парте. Человек восемь малышей в чёрных сатиновых шароварах и в белых рубашках стояли полукругом. Надежда Марковна, в старомодном концертном платье со стеклярусом, с громоздким, сверкающим перламутром аккордеоне, который покоился у неё на коленях на фланелевой тряпочке, вела концерт.

– Прогрессивный немецкий композитор Людвиг ванн Бетховен, «Сурок», – объявила она и взяла первый аккорд.

Из край в край вперёд иду

И мой сурок со мною.

Под вечер кров себе найду

И мой сурок со мною.

Кусочки хлеба нам дарят…

Завенягин прикрыл глаза и вновь в полнеба полыхнуло багрово-чёрное пламя, забил тревожный набат и, заглушив жалкие детские голоса, грянул Реквием Верди, та часть его, «Туба мирум», в которой, как пишут музыковеды, «грозные фанфары, возвещающие час мировой катастрофа, звучат всё ближе и ближе. В момент наивысшего напряжения вступает величественная мрачная фраза хора. Напряженное звучание хора и оркестра обрывается резко и неожиданно, сменяясь приглушенным замиранием соло басов в ритме похоронного марша».