Ричард Йейтс - Плач юных сердец

Она знала, что нельзя давать ему продолжать в том же тоне, — он разговаривал так, как будто она до сих пор была его женой, — но не знала, как его остановить.

— Но хуже всего, — сказал он, — что теперь это все будет у меня в личном деле.

— В «личном деле»? В каком еще личном деле? — И она тут же пожалела, что спросила.

— О боже, Люси, не тупи. В Америке на всех заводится личное дело: ЦРУ — это только верхушка айсберга, — и от них не скрыться. И не убежать. Легко представить: начинаться мое личное дело будет вполне достойно — Морристаун, летные войска, Гарвард: потом будет сказано про тебя, про Лауру, про «Мир торговых сетей», про все мои книжки и публикации — и даже развод, наверное, будет смотреться там вполне нормально, потому что такие вещи никого больше не смущают. А потом вдруг — бах! «Психотический эпизод, август шестидесятого». Там еще будет стоять подпись и личный номер полицейского, потому что привезли меня туда копы, и подпись какого-нибудь привратника из Бельвю; а потом — бог мой! — будет идти подпись Уильяма, бля, Брока, обеспокоенного гражданина, стража общественного здоровья и морали, потому что именно этот сукин сын меня туда и упек. Люси, разве ты не понимаешь, о чем я? Я же теперь официально псих. И останусь этим психом на всю оставшуюся жизнь.

— Мне кажется, ты так и не отдохнул, — сказала она. — Не думаю, что ты сам веришь в то, что несешь.

— Поспорим? — спросил он. — Хочешь, поспорим?

— Я сейчас положу трубку, — сказала она, — пока Лаура снова не начала нервничать. Ей все это нелегко далось. Но сначала я вот что тебе скажу. Больше повторять не буду, так что слушай внимательно. С сегодняшнего дня, когда будешь звонить Лауре, не проси ее передать мне трубку. Потому что я трубку не возьму, и Лаура только лишний раз разнервничается. Ты меня понял?

— Но есть у мужчины с женщиной свои тайны — тайны двоих в темноте, — говорила Джули Пирс в роли Стеллы, — и после все остальное не столь уж важно.

— Это называется грубой похотью, — отвечала Люси Дэвенпорт в роли Бланш. — Да, да, именно: «Желание»! — название того самого дребезжащего трамвая, громыхающего в вашем квартале с одной тесной улочки на другую…

— Будто бы тебе самой так ни разу и не случалось прокатиться в этом трамвае!

— Он-то и завез меня сюда, — сказала Люси. — Где я незваная гостья, где оставаться — позор.

— Но тогда ведь этот твой тон превосходства, пожалуй, не совсем уместен, ты не находишь?

— Нет, Стелла, я не заношусь и не считаю себя лучше других. Можешь мне верить. Но вот как я представляю себе: да, с такими сходятся — на день, на два, на три… пока дьявол сидит в тебе. Но жить с таким! Иметь от него ребенка!..

— Я тебе уже говорила, что люблю его.

— Тогда я просто трепещу. Мне страшно за тебя… Ведет себя как скотина, а повадки — зверя! Ест как животное, ходит как животное, изъясняется как животное! Есть в нем даже что-то еще недочеловеческое… Да, человек-обезьяна. Тысячи и тысячи лет прошли мимо него, и вот он, Стэнли Ковальский, — живая реликвия каменного века! Приносящий домой сырое мясо, после того как убивал в джунглях. А ты — здесь, поджидаешь…

— Отлично! — крикнул Джек Холлоран. — Тут и остановимся. Завтра начнем с пятой картины. Эй, Джули!

— Да, Джек?

— У тебя отлично получается.

А Люси он не сказал ничего, даже когда они остались вдвоем и устало побрели вверх по разбитой подъездной дороге. И за талию он ее тоже не обнял.

«Ну так что, ты в итоге прошел?» — спрашивала Нэнси Смит своего брата. А он ей ответил: «Нет, но это ничего не меняет; в конце концов они нарисовали всем сколько нужно очков, так что прошли все».

В тот вечер они довольно долго сидели, не раздеваясь, у Джека на кровати: оба, казалось, ждали, что другой начнет раздеваться первым.

— Знаешь что? — сказал Джек. — Ты бы многому могла научиться, если бы просто последила за тем, как работает Джули.

— Да? А что ты имеешь в виду?

— Да все на свете. Посмотри, как она играет. Посмотри, как она чувствует момент. Она и на полтакта никогда не собьется. Обрати внимание, как она понимает сцену. Она никогда не теряется на сцене, кроме тех, конечно, моментов, когда ей требуется быть потерянной по тексту; тогда уж она так потеряется, что дальше некуда. Понимаешь, такие актрисы встречаются раз в… ну, я не знаю — очень редко встречаются. Она настоящая.

«А я нет, — хотела сказать Люси. — И никогда не буду, и ты это прекрасно знаешь — тебе просто надо было использовать меня в этой пьесе. Ты мной просто пользуешься, и я тебя ненавижу. Ненавижу». Но вместо этого она сказала: