Юлий Крелин - Игра в диагноз

Борис Дмитриевич, так сказать, подхватился и побежал, во-первых, по коллегам давать отбой авралу и, во-вторых, что главное, необходимо было сообщить коллегам из комиссии цель их приезда. Скорректировать их действия с выясненной инструкцией, скорректировать их работу, скорректировать уже проведенное ими на ниве улучшения, а вернее, создания благополучия инспектируемого коллектива, проверяемого производства, — ревизуемого учреждения, сиречь данной больницы.

Не надо никого ругать, не надо искать неувязок, недоделок, огрехов. Надо только помочь, сказать, чего им не хватает, в больнице. И проверяющим стало легче — не надо проявлять нетерпимость, не надо бороться с собственной терпимостью. Ведь так трудно ругать за обнаруженные ошибки, потому что их часто расценивают не только как простую неумелость или случайный промах, но как халатность, злоупотребление, взяточничество, воровство и еще все такое подобное, а, расценив так, проверяющие показывают, что они из тех, которые считают эти человеческие недостатки и промахи грехом, преступлением и полагают нормальным сказать, объявить, утвердить такое без суда, пусть только в акте проверки или лишь в глаза проверяемым. А кому ж охота?!

Люди стали успокаиваться.

Волна успокоения прошла по всем участкам этого действа, этой феерии, мистерии, как будто в бушующий сахарным пожаром организм ввели инсулин.

Но… операция уже не состоялась, — главное действо этого учреждения, фиеста, праздник, торжество — настоящая, истинная для этого места работа не состоялась.

Вечером Борис Дмитриевич готовился к операции: читал «Графа Монте-Кристо», флиртовал со своим провинциальным коллегой, ходил с ней на хирургический этаж к товарищам, проводил сравнительный анализ медицины столичной и провинциальной. И анализ этот был завершен, естественно, не в пользу столицы. Может быть, справедливо, а может быть, мужчина просто галантно не перечил даме.

Диагноза все еще не было, и это, с одной стороны, отвлекало его от планомерной подготовки к операции, а с другой — от естественного предоперационного волнения и страха, присущего хирургам, как и всем нормальным людям.

Вечер он все же провел хорошо, и лишь к ночи страх постепенно стал исподволь вползать в него, как и у всякого нормального человека перед операцией. Страх и надежда, что все же завтра ничего не случится и операция состоится. Комиссия помогла и в том плане, что все расписание операций до конца недели было перевернуто, и вставить операцию Бориса Дмитриевича уже не составляло никакой проблемы.

Ему сделали укол перед сном, он лег в постель, раскрыл книгу, начал читать про графа с вот уже сколько лет не ослабевающим интересом и через две строчки уснул глубоким, медикаментозным, предоперационным сном.

Проснулся Борис Дмитриевич, как всегда, рано, будто ему и сегодня надо на работу. Открыв глаза, он полежал недолго, несколько секунд, приподнялся на локте, посмотрел на часы — шесть часов. Снова откинулся на подушку, подложил руку под голову и вновь включил свой данный ему природой, естественный, физиологический компьютер, а проще — мозги, аппарат мышления:

«Все-таки удивляет меня мистика пробуждения. Мистика точности пробуждения. Когда бы я ни лег, когда бы ни заснул, если мне утром надо идти на работу, — просыпаюсь в шесть.

Кто там во сне во мне отмеряет секунды? Кто что считает внутри?

А сегодня не надо на работу. И все равно. Я проснулся и не знаю, утро это или ночь, — темно. Глаза открыты, смотришь на потолок — по нему отсветы машинные бродят. Мелькает в окне что-то, темно, неизвестно — наступило утро или нет. Лежу, думаю не о чем обычно; секунды какие-то лежу — вдруг дернулся (и неизвестно, какая сила отпускает пружины во мне), приподнялся — на часах удручающе обычная картина: стрелки… стрелка одна, вертикаль, без угла, сплошная ровная линия — один конец вверх, другой вниз, на цифрах двенадцать и шесть — сплошная ровная линия.

И сегодня вроде работы — мое дело. Операция.

Непонятная мистическая сила будит. А мистика все, что пока непонятно, — телепатия ли это, психика, жизнь…

Надо вставать, работать. Ну, не работать… Собственно, зачем вставать? Могу полежать».

Пришла сестра и дала снотворное по назначению анестезиолога, чтоб Борис Дмитриевич снова и хорошо поспал перед операцией.

И хотя был уверен, что если не встанет, а останется в этом положении, то все равно неминуемо заснет, он решил выпить лекарство, во-первых, потому что еще никогда не был в положении оперируемого — вдруг не заснет все-таки?.. Он перебил собственные мысли и решил пойти повидаться с Тамарой перед операцией, но сейчас же перебил и собственные желания, выпил лекарство, улегся поудобнее, накрылся одеялом до самых зубов, стараясь быть послушным больным, а не опасным для персонала больным доктором. Он хотел себя, сейчас совсем отделить от мира докторов. Может, возмездия боялся? Так он про себя подумал. Потом, подумал, что если в мире, так сказать, существует категория возмездия, то покой на этом свете не наступит никогда.