Жан д'Ормессон - Бал на похоронах

…Ко мне подошел Бешир: возникли кое-какие проблемы. Нужно было помочь организовать людям отъезд. «Большое предместье» (они приехали сюда в машине Королевы Марго) были уже пристроены. Бешир усадил их обоих — «Королевское местечко» и «Выбери короля» — вместе с Виктором Лацло в миникар, который он предусмотрительно заказал до начала траурной церемонии. Генерал Дьелефи согласился подвезти в своей машине с кокардой белокурую парикмахершу и даже не заставил долго себя упрашивать. У Альбена и Лизбет Цвингли, прибывших сюда на такси, не было на чем вернуться. Казотт потерял очки, ухаживая за Марго. Многие, кто приехал издалека, ввиду того что приближалось время обеда, спрашивали, есть ли где-нибудь поблизости бистро, где можно было бы поесть… Марина все время держалась возле меня…

…Мы с ней прогуливались на Авентинском холме, таком спокойном со стороны Сент-Сабины, и возле виллы кавалеров Мальтийского ордена в толпе тысяч туристов, таких же, как мы. Мы пытались рассмотреть собор Святого Петра через замочную скважину. Мы прогуливались вдоль Арно, в садах Боболи и у подножия Сан-Миниато. Мы побывали в Вероне у бронзовых дверей Сен-Зенона, под балконом Джульетты… Ради взгляда Марины, ее улыбки, ее руки в моей руке я был готов дарить ей весь мир…

Вероятно, оттого что я любил ее и она была так молода, у меня остались волшебные воспоминания о том времени. Меня не раздирали мрачные страсти, которые обычно отравляют нашу жизнь: жадность до денег, скупость, тщеславие, погоня за почестями, зависть, ревность. Я равнодушно взирал издали на карьерные успехи людей моего возраста. Одни становились депутатами, а затем министрами или государственными секретарями; другие писали книги, выходившие большими тиражами, и получали за них премии; третьи занимали важные посты или зарабатывали большие деньги, с которыми не знали что делать. Чужие успехи — наказание лентяям. Я же был так счастлив с Мариной, что они были мне безразличны. Эти люди скорее забавляли меня. Мне даже было их жаль. Мы наслаждались кофе на террасах, залитых солнцем… Мы вели жизнь эгоистичную и легкомысленную. Нас редко раздражали события и люди, потому что мы их игнорировали. И мир прекрасно обходился без нас…

Два или три лета подряд мы жертвовали нашей любимой Италией ради одного из греческих островов. Мы снимали недорого домик где-нибудь в удалении от деревни, на самом берегу моря. Автомобили, газеты, разнообразные факты, налоги, политические дебаты и учреждения, — мы оставляли позади себя все это, а заодно и Марго с Роменом. В Наксосе наше окно выходило прямо на поле лаванды. В Сими посреди нашего сада росло фиговое дерево. В его тени я писал книгу о своем детстве, потом я назвал ее «На радость Богу». Мы с Мариной когда-то прочли это изречение в Риме в одной круглой часовенке…

Мы бродили по песку, много спали, ни с кем не виделись, купались везде, где только можно; мы питались помидорами, голубцами в виноградных листьях, «цациками». Раз в неделю в порт прибывали парижские газеты, мы не ходили их покупать. Когда я потом однажды утром случайно встретил Жерара на бульваре Сен-Мишель, он спросил меня чуть ли не изумленно:

— И не скучно вам бывает там вдвоем?

Нет, нам не было скучно. Мы почти ничего не делали. И мы любили друг друга.

Мы с ней избегали говорить о Ромене. Слова, которые он бросил мне тогда, на улице Суффло, не выходили у меня из головы. Я лишь старался загнать их в самый дальний угол памяти. Но и там они упрямо просились на волю. Я бил их по макушкам — они успокаивались, но не исчезали. Я доходил до того, что спрашивал себя, не встречаются ли Марина и Ромен за моей спиной. Но эту мысль я тоже немедленно гнал прочь. Между нами тремя установилась своя система умолчаний. Ромен больше ни разу не произнес передо мной имени Марины. Ни Марина, ни я никогда не упоминали о Ромене, хотя его тень довлела над нами даже в его отсутствие. Только от него я знал о тех невидимых нитях, что связывали их двоих. Она не догадывалась, что Ромен говорил мне о ней с таким усталым пренебрежением. Все это стало нашим «великим молчанием»…

…Я пожимал чьи-то руки. Белокурая парикмахерша поцеловала меня, и я обещал посещать ее. Супруги Цвингли, которых Бешир «утрамбовал» в машину посла в отставке, приглашали меня в свой шале в Гризоне погулять по горным тропкам, послушать Баха и вспомнить Ромена. Отец-иезуит убеждал меня вполголоса, что в доме Отца нашего Небесного есть много обителей. Я ответил ему, что уже где-то слышал это… Раввин-друг Ромена рассказывал мне, что два-три года назад принимал его в своей синагоге по случаю «бармицвы» одного из племянников. Раввин, бывший сефардом, спросил тогда у Ромена, не относит ли он себя, в память о матери, к иудейской конфессии.