Юлий Крелин: Заявление

Ваша Катя.

Петр Никитович сложил письмо, запихнул в конверт и затолкал его под телевизор. Потом снял очки, спрятал в футляр и засунул его в карман.

— Ну, вот видишь? Я ж говорил, они будут считать, что я недоглядел.

— Да где ж они это говорят? Нету этого — вовсе. Выдумываешь все.

— Намекают. Врачиха хорошая. Не пиши, раз сам недоглядел. Вот и заботься о нашем доме, думай за всех, помогай… А я скрепляю дом. У меня, может, сейчас все силы уходят.

— Зря ты, Петя, затеял это. Дом уж не укрепишь, коль девчонка померла.

— Но я же не виноват. Она бы мне все равно не сказала и не послушалась. Она же первая не захотела у нас пожить.

— Да тебя-то кто винит? Кто тебя виноватит, скажи?

— Виноватит! Павел небось думает свое. Когда начнет виноватить, поздно будет оправдываться. Я и докажу, кто виноват. Не надо было ее в общежитие отдавать. Сама ж захотела. А теперь говорят, что при мне говорила.

— Что?

— «Что, что»! Что температуру сбивала, будто при мне говорила. Ну, при мне. Ну и что! Я им помогать не собираюсь. А вот и не сказала. Докажите. Уморили девку, а теперь в кусты. Всякий должен ответить…

Дорогая Танюшка!

Не пишу, потому что боюсь. Боюсь слово вымолвить, а не то чтобы его еще и на бумаге изобразить. Боюсь со стороны взглянуть на то, что могу написать. А потому: я жива, здорова, руки-ноги целы, голова на месте, над головой крыша моего дома, работа тоже. Что еще надо?! Человек всегда хочет перемен, и не дай бог, если они происходят.

Может, когда-нибудь свидимся наяву, а не в письмах и телефонных трубках. Надеюсь. Но, как говорится, человек предполагает, а… Целую. Надеюсь на встречу. Впрочем…

Твоя, хоть и не только. Смеюсь. Целую.

Г.

P. S. Еще смеюсь.

И Зоя Александровна рассказывала Галине Васильевне о своем свидании со следователем. Те же вопросы: как получилось, что девочка могла их обмануть? Как получилось, что гинеколог не пришел в тот же день?

— Я их не понимаю, Галя. Для меня-то действительно странно, что мы ее отпустили с температурой, что ей удалось нас обмануть. Это же, конечно, повлияло на исход. А они все больше о консультации гинеколога, что ровным счетом никакой бы роли не сыграло. Халатность, халатность, говорят, не обеспечили…

— Да я еще по пустякам окрысилась. Сказал там следователь — «врачиха». А я говорю им: «Врач. Женщина-врач, а неврачиха». Чего я?! От дурости.

— От нервов.

— То же самое.

— Вот уж сколько, как девочка умерла, а у меня все больше и больше отнимает сил, времени и сна это несчастье. Со временем не стирается, а обостряется все. И сны все про то же. Может, в этом и есть сермяжная правда расследований, чтоб не успокаивались раньше времени, не забывали, не забывали, чтоб вколотилось в нас несчастье… А может, все наоборот? Ведь когда-нибудь все опять повторится. Сначала я думала, как сделать такой обман невозможным? Да ведь все равно когда-нибудь повторится. Разве мало их у нас. Не уследим. А сейчас я больше думаю о перестраховочных консультациях: гинекологов, терапевтов, психиатров… Обо всякой ерунде думаю. Все смешалось в моей голове.

— А ты подготовила список больных, которые лежали в палате с ней при первой выписке?

— Второй выписки не было.

— Ну, ладно. Не придирайся. Не до этого.

— Да отдала уже.

— И список палаты при втором поступлении?

— Тоже отдала.

— Ну, будь что будет. Вернемся лучше к сегодняшним делам.

— А это, думаешь, дело уже вчерашнее?

— Завтрашнее. Что у тебя в палате сейчас? Все нормально?

— Да все обычно. Я теперь ничего не знаю, у меня теперь мозги не в ту сторону повернуты.

— А дома что? Андрюшка как?

— Я его и не вижу почти. У него дел полно: кружки, Дом пионеров, спортивная секция, гулянье. Учится хорошо.

— Много спортом занимается?

— Слава богу, не очень.

— Зря ты так. Во-первых, это здоровье. Во-вторых, время занято, по улицам не валандаются. Энергия направлена на что-то удобоваримое. У них такое количество энергии, что либо мир переворачивать — либо спорт.

Вошел Вадим Сергеевич и сел за свой стол. Молча стал писать. Следом явился Анатолий Петрович, сел за другой стол и также молча взялся за свои истории болезни. Операционный день кончался, и хирурги спускались к себе в отделение испить чайку, записать истории болезней, просто передохнуть в пустой болтовне. Постепенно ординаторская стала заполняться врачами, которые не уходили в прошедшие несчастья, а жили сегодняшним днем — продолжали работать с прежней интенсивностью, оперировать и не боялись новых несчастий.