Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни

— Нет, нет!— вскричал он.

— Тогда исполни свое обещание и сдержи свое слово!— сказала она.

— Но чего ты хочешь теперь от меня?— простонал архиепископ. — Я стар, смерть близка, я устал от жизни и уже не способен на страсть. Что может дать тебе такая развалина, как я, Херонима?

— Если ты не можешь дать мне любви,— сказала она,— воздай справедливостью.

— Тогда предоставь мне время, чтобы я мог тщательно обдумать, как по закону можно вознаградить тебя.

— Хорошо,— сказала она,— я дам тебе время, но лишь для того, чтобы ты привел свои дела в порядок, прежде чем покинешь этот дворец. Месяц я дам тебе, господин мой, начиная с сегодняшнего новолуния. Но когда эта луна померкнет, я вернусь, чтобы потребовать то, что принадлежит мне по праву, взять то, что мне было обещано, и унести то, чем я владею.

Он смотрел, потрясенный ее пугающей красотой, а она улыбнулась ему, и склонилась перед ним в поклоне, и сказала:

— Я склоняюсь у ног твоих, господин мой епископ, но не для того, чтобы просить благословения, ибо оно уже принадлежит мне по праву, как и все остальное в сердце твоем, а для того, чтобы вспомнить те годы, когда я жила на коленях в надежде и смятении, в горе и унижении, пока мои колени не покрылись язвами, как мое страдающее сердце. Но когда мы встретимся следующий раз, ты упадешь передо мной на колени, как перед своей возлюбленной, ибо на берегу Пасига ты поклялся быть моим навеки и вечно!

Сказав так, она поднялась, опустила вуаль на лицо и выскользнула из зала, оставив архиепископа на его троне.

* * *

Луна прибывала слишком быстро для того, кто с замирающим сердцем считал дни, чье сердце болезненно сжималось при воспоминании о словах «Навеки и вечно!», и он содрогался от мысли, что когда-то жаждал бесконечности, ибо ему тогда казалось, что юности, любви, наслаждениям никогда не будет конца. И все же эта юношеская жадность, по крайней мере в одном, скоро была удовлетворена. Радости плотских утех быстро уступили место всепоглощающей страсти — стремлению к власти; и юноша, который на речном берегу молил, чтобы ночи никогда не кончались, внезапно исчез со всеми своими любовными

желаниями, исчез так бесследно, что в памяти даже памяти не осталось о том, кто так страстно повторял: «Навеки и вечно!»

Но похоже, он все-таки не умер, а только скрылся куда-то на время и ждал своего часа, чтобы вернуться, и теперь этот час приблизился и вместе с ним все горячее кипучее прошлое. И архиепископ почувствовал, что старику, какой он сейчас есть, угрожает юноша, каким он был.

Сын рядового конкистадора, он вырос в краю летучих мышей у истоков реки, в поместье, которое отец получил в награду за службу, но это была для него не награда, а тяжкая повинность, живьем снедавшая несчастного старого солдата, который занимался землей слишком мало, а пил слишком много, тщетно искал золото и поплатился за свое пьянство, свалившись в один из горячих источников, где его выварило дочиста, так что его юный сын нашел только голые кости и, оставшись на свете один-одинешенек, вскоре узнал, что король требует вернуть поместье, и решил поискать счастья в городе. Никаких привязанностей не оставил он в джунглях, кроме одной: то была девушка с противоположного берега реки, к которой он переправлялся на лодке по вечерам, когда летучие мыши с шумом кружили над головой, и от которой уплывал до рассвета снова под трепет крыльев летучих мышей. Расставаясь с ней в последний раз, он обещал вернуться, просил ждать, дал клятву верности, подарил кольцо и уплыл в искренних слезах, такой элегантный в своем пышном камзоле и шляпе с пером, и все оборачивался, а она сидела на прибрежной скале, где он так часто ее видел, неясно светясь в утреннем полумраке, и прекрасное лицо ее было задумчиво, и распущенные волосы обвивали ее, взлетая на ветру, и цветы, которые он в них вплел, рассыпались по земле, а над головой в шуме крыльев пролетающих мимо летучих мышей повторялся его крик: «Навеки и вечно!» Однако в городе, завороженный обилием легкодоступных женщин, он дал себе волю и сразу забыл обо всем; прекрасный образ растворился в скопище безымянной безликой женской плоти, бесформенной горе похоти, и все это, в свою очередь, было им отброшено и предано забвению, когда он наконец очнулся от долгой оргии и понял, что никакие любовные утехи уже не могут утолить его жажду, и решил пойти по иной дороге. Тогда он принял постриг, избрал наставника-покровителя, дал священный обет и начал долгое восхождение к архиепископскому трону, отринув со своего пути некоего юного повесу и распутника.