Вячеслав Букур - Тургенев, сын Ахматовой (сборник)

– Пятка затекла невыносимо, – сказал он счастливым голосом. – Вон подушечка в мелкий василечек, мама мне принесла.

Осветив его смарагдовыми глазами (опять! чур тебя, Серебряный век!), Анюта ловко управилась с его бледной, желтой пяткой. Тут ей захотелось стать этим самым кальцием, который откладывался в сложно сломанной кости и – скорей, скорей! – срастить ее, косточку.

Ему с больничной кровати она казалась такой маленькой! И эти бархатные круги вокруг очей – как у северного оленя! Но на сцене она была сразу в нескольких местах, прямо электрон! И батманом перенеслась к нему в середину сердца.

На костылях он примчался в общежитие театра – через месяц. На входе прыщавый красавец пытал вахтершу, можно ли увидеть ту балерину, другую… Она отбивалась от озабоченного балетомана: на гастролях, на гастролях.

– Что же делать? – вырвалось растерянно у него.

– Е-ите хор, – увесисто прозвучало из ее многоопытных уст.

Игорюнчик вошел в комнату, грохоча – Анютик сидит, красится в позе лотоса. Взвилась, заметалась, чайка моя. Чай заварила, за «Птичье молоко» благодарила, про «Лебединое» говорила:

– Руки устают больше ног. В антракте массажист подбежал: «Какая нога?» – «Руки! Руки!»

– Так вчера же еще магнитная буря была. От Солнца оторвался кусок плазмы. И все магнитное поле Земли вот такое, вот такое стало!

И он – сминая футболку на своей груди – с жаром показал, как сейчас скомкано бедное поле Земли.

Они гуляют в сквере, зима. Сели.

– Давай поженимся.

– Ты мне делаешь предложение?

– Да.

Анюта сорвала сухую былинку, торчащую из-под снега, подала ему:

– Дари.

Он встает на колени, торжественно протягивает травинку-былинку.

Свадьба – через три месяца.

А в путешествие отправились в августе, на пароходе. В Астрахани купили лунный арбуз и в каюте немедленно насладились его желтой дынной сутью. Все равно домой везти нельзя: лунный арбуз мимолетен, как нейтрино.

Когда он защитил докторскую, жена уже преподавала в хоряге. Любили ее ученики за пылкость. Если класс начинался неудачно, она кричала: «О, где мой пистолет „Макаров“! Я должна застрелиться!» Или: «После вашего краба ногами я выбрасываюсь в окно!» Обо всем таком Игорюнчик рассказывал кафедралам за совместным чаем, улыбаясь в дворянские усы.

Впрочем, только для Анютика он оставался Игорюнчик. Для всех – Игорь Николаевич Васильев-Дрозд, доктор наук, профессор, заведующий кафедрой.

А в постимперском августе, вдруг, к нему в аспирантки поступила Маргошик, затянутая в серый шелк, вся такая блоковская – «Соловьиный сад».

Она была и в разводе, и с ребенком, но голос как шампанское – золотистый, играющий.

Игорюнчик прожил с Анютой почти тридцать лет и только сейчас увидел, как плохо она ведет дом! Замелькали иные рассказы за кафедральным чаем:

– Бросила утюг где попало… собака с ним играла – запуталась в проводе, в общем, ползет собачий Лаокоон, визжит от ужаса, за ней утюг тащится! Зрелище не для слабонервных.

А сережки под Миро – слишком экстравагантные!

К тому же жена очень любит маму, а мама, то есть теща, гладит стиральную машину, как корову, приговаривает: «Матушка ты наша, труженица, не подведи!» Ну куда это годится.

Однажды он шел вечером мимо ОБНОНа, и его остановил сотрудник с просьбой: будьте понятым. Нужно подписать бумагу: в кабинете сидит задержанный, а при нем сумма денег такая-то.

– А еще заверьте ксерокс с изображением этих купюр… была контрольная закупка наркотиков…

Жизнь подбросила ему хороший ход, и он все чаще дома рассказывал, как опять был понятым. Однажды он зашел тихонько в полночь, думал – спят все, а жена на кухне говорит подруге по телефону:

– Правый глаз, как у боевого кочета стал. Он его приоткрывает завораживающе, ты знаешь на кого. Ты меня поняла.

Сразу стало легко: больше не надо притворяться.

Читатель, если ты еще с нами, то, конечно, видишь это отчетливо: мы сидим с Анютиком в одном купе. Она едет в столицу к дочери – после развода развеяться, а мы – в Ростов к родным.

Анютик та же: смарагдовые глаза, алебастровое вырезное лицо и бархатные круги вокруг глаз. (Серебряный век, опять ты?! Понятно, вылез из своего темного угла. Прочь обратно, знай свое место!)

Четвертое место в купе пустовало, поэтому все проговаривалось вполне откровенно. Аня, с тайной печалью:

– Когда нашей дочери Валечке был годик, двухлетний мальчик дал ей конфету. В песочнице. То есть он сначала дал фантик, но она сразу его отвергла. Тогда он залез в заветный карман на колене и вытащил конфету. Вот такой песочный роман случился, и Игорь сказал: «Да он ее вдвое старше! Как ему не стыдно, старому хрычу!» А теперь она ровно вдвое моложе его…