Вячеслав Букур - Тургенев, сын Ахматовой (сборник)

– Пирожки! – закричала она. – С яблоками еще там и корицей – накладывайте в тарелку!

От того, что опять просвистело мимо и денег платить не нужно, Валеев вообще одурел. Он поднимался по лестнице с тарелкой и уминал хрустящие пирожки один за другим. Пруста наш кузнец не читал, поэтому кратко подумал: «Словно сейчас здесь соберутся мама, бабушка и безопасность из детства». Прошел сразу на кухню, чтобы вымыть тарелку и вернуть ее этой исключительной соседке на живом костыле.

И вдруг увидел: по стенам кухни течет какая-то жидкая каракатица. Нет, Валеев, не просвистело мимо.

– Я крупье, я мало зарабатываю. – Это прибежал сосед сверху и говорил таким тихим голосом, что хотелось его потрясти, чтобы внутри что-то щелкнуло и дало дорогу голосу.

Валеев даже отступил на два шага – ведь он был такой силач, что для развлечения друзей рвал пополам колоду карт, правда, не новую. Он и руки заложил за спину, слушая этого крупье.

А тот засеменил ногами и осел на ящик с нераспакованной зимней обувью. На правом локте у него цвел псориаз в виде мелких нежных розочек.

– Мне в апреле удалось отложить сто долларов, – продолжал юноша (ибо это был по возрасту юноша). – Я положил их куда-то аккуратно и потерял навсегда.

– Но аккуратно. – Валеев повел соседа на кухню, чтобы показать длинные жидкие щупальца по стенам.

– Сейчас остановится, сейчас! Я все перекрыл, – продолжал юноша-крупье, потрогав влажные стены, и бессильно опустился на стул.

Тут-то наш кузнец и узнал все про казино. Чаевые хозяин забирает себе, все себе, себе, а у юноши и мама, и младшая сестра, и Чип и Дейл, которые смотрят из клетки острыми глазками: хоть мы и хомячки, у нас есть тоже немалые потребности, работай, Николаз! Да еще кот приходит играть, но, к счастью, ничего не ест.

– Меня даже в милицию вызывали, беседовали, давали закурить «Петра» с легким дымом: вы сотрудничайте с нами, у вас там по ночам клубится цвет криминала.

Валеев хотел сказать, что никакой компенсации не нужно, но не мог втиснуться в тихое бульканье жалоб: положение Николаза слабиссимо. Когда клиенты проигрываются в пух и прах, то угрожают: «Ты нас не уважаешь!» А если у них большой выигрыш, хозяин грозится уволить: «Ты, Николаз, лучше сознайся, что у вас был сговор».

В конце концов кузнец разорвал эту цепь и сказал: денег не нужно, все равно с понедельника запланирован ремонт, спокойствие, вот кофе, я же сказал – спокойствие!!!

Тут во все вплелся еще звонок телефона. Это был сварщик Генаша:

– Иван Алексеевич, включай одиннадцатую кнопку! Там японский робот. Журавлиная шея с головой, танцует изящно – это она сваривает шов. Скорее! Включил?

Валеев включил, но там уже билась в завлекающих конвульсиях ведущая, раскрашенная под куклу Барби.

– Япона мать. – Валеев поспешно выключил ТВ. – Мне вообще-то не до этого. Прорвало трубу. Надо начинать все делать.

– Я завтра приеду в районе десяти!

– Что-то я не догоняю, Генаша…

– Ну, приеду, помогу.

– Давай!

Валеев проводил сияющего белесым светом крупье и рухнул в кровать.

И тут он увидел: все небо в баллистических ракетах! Штук, наверное, двадцать. Значит, началось. Но Валеев знал, что может предотвратить катастрофу, потому что его горн стоял на горе, раскаленный немыслимо. Важно было этот жар направить точно на ракету, и она испарялась. И вот он расплавил одну, третью, пятую, тут же, на склоне, была их – Валеевых – дача, седьмую, одиннадцатую, тринадцатую, и оттуда бежали к нему Люда-большая и Люда-маленькая, пятнадцатую, семнадцатую, они несли ему пирожки и «Панты на меду», восемнадцатую, двадцать первую.

В имперском июле он познакомился с балериной.

Тут, конечно, начинают вокруг виться обертоны Серебряного века. Прочь, прочь! Все было не так. Даже наоборот.

Театр оперы и балета располагается позади Ленина, который и сейчас своей чугунной кепкой продолжает темные пассы над городом. Игорь стоял в сквере перед оперным театром, располагая перед собой букет и так и сяк, чтобы увеличить его боеспособность. И вдруг видит: Анюта уже приближается к служебному входу. Бросился, поскользнулся, сломал ногу. На крик она обернулась.

Златокудрый Амур тут стал показывать свою аэродинамику над ней. Потом в палате она ему:

– Игорюнчик!

А он ей:

– Анютик!

Так все завибрировало, что больные, которые только что с наслаждением от выздоровления матерились и курили, поспешно захромали к выходу.