Степан Калита - Сполохи детства

Обычно на «далеко пойдешь» я не обращал внимания, нутром чуя за собой правду. Но однажды моя любимая учительница по литературе, Альбина Петровна Скрябина, использовала этот оборот — за то, что на уроке я передавал любовные записки девочке Оле, которая мне нравилась — и я едва не сгорел от стыда. Так мнение о нас одних людей нам совершенно неважно. А стоит другим (тем, кто вызывает уважение) отозваться о нас чуточку нелестно, и хочется сразу наложить на себя руки. Они не называют тебя подонком, говорят лишь: «далеко пойдешь», но ты себя тут же ощущаешь подонком.

Альбина Петровна почему-то красила волосы в фиолетовый цвет. Этот неестественный оттенок дал повод Рыжему как-то раз обозвать ее «престарелой Мальвиной», прямо в глаза. Я видел, как от оскорбления она сделалась пунцовой и разразилась очень литературной, пустяковой бранью, поскольку ругаться совсем не умела. Банда надрывала животики, потешаясь над пожилой литераторшей. А мне не хватило духа вступиться за нее. Я знал, что если что-то предприму, мне придется дорого за это заплатить. Поэтому я, сжав кулаки, направился восвояси. Обидно за нее было до слез.

Завуч потом в очередной раз вызывала хулиганов к себе, всячески ругала их, сделала записи в их исчирканных красной ручкой дневниках. Но им уже давно было глубоко плевать на любые действия педагогов. Они перешли черту дозволенного, и дерзко смотрели в будущее. Им представлялось, что его вообще нет. Точнее, оно представляет собой белый ватман, на котором человек решительный и сильный может нарисовать любую биографию. Дети казались им неспособными на поступок букашками. А взрослые — сложившимися неудачниками, просравшими свою жизни. Учителей они презирали. Те трудились за нищенскую зарплату, и вынуждены были отказывать себе буквально во всем, поскольку едва сводили концы с концами. Бедность педагогов очень бросалась в глаза. Все эти штопанные кофточки, поношенные пиджаки, стоптанные ботинки. Аккуратная бедность. Ее несли с достоинством.

Но были и такие, кто в учителя шел не по призванию. Школа для них была последним пристанищем.

Преподаватель биологии Андрей Антонович Гудков и историк Роман Григорьевич Костомаров (между прочим, мой классный руководитель в пятом классе) были законченными алкоголиками. Они часто запирались в лаборантской при кабинете биологии во время рабочего дня — и пили водку. На уроках от них несло перегаром. И регулярно директор школы вывешивала на доске выговор то одному, то другому. В конце концов, Костомаров уволился, и устроился в местный винный магазин грузчиком. Столь стремительный переход в карьере, помнится, очень шокировал маму Сереги.

— Как же так? — она разводила руками. — Такой хороший учитель — и вдруг в грузчики.

Другие родители, впрочем, Романа Григорьевича хорошим учителем не считали. Завидев кого-то из родителей учеников, он понимал, что сейчас его будут в очередной раз ругать (а может быть, даже бить — в зависимости от проступка) и спешил в прямом смысле слова — сбежать. Разворачивался на каблуках и несся, оглядываясь на бегу. При этом бормотал: «Сейчас, сейчас, я тут кое-что вспомнил, мне срочно надо…»

Опохмелившись, Костомаров делался балагуром и весельчаком. Он очень любил рассказывать ребятам из своего класса скабрезные анекдоты. Парни громко и радостно ржали. Шутки у него были своеобразные, но пацанам нравились. Меня он однажды, будучи в подпитии, хлопнул по спине и радостно заявил:

— Хороший ты парень, Степа, но есть у тебя один недостаток. Какой? Хочешь узнать какой?! Дырка в жопе! Ха-ха-ха.

Костомаров хохотал так, что все обернулись. Шутку я, честно говоря, не понял. Да и до сих пор она мне кажется не слишком остроумной. Анекдоты у классного были из той же серии. Многие я помню до сих пор.

— Сторож экскурсию в зоопарке проводит вместо экскурсовода. Тот заболел. А сторож пьяный. — Так, эй ты, стерва, отойди от клетки. — Но я не стерва. — Ничего, он и блядью не побрезгует!.. — Или вот. — Идет мужик по улице, видит, все бабы плачут: — Иван Васильич умер! Иван Васильич умер! Дай, думает, пойду, схожу, посмотрю, что там за Иван Васильич. Приходит в морг. А на столе лежит мужик вот с таким хуем. Он хуй отрезал, положил в портфель. Приносит домой, достает: — Смотри жена, какие хуи бывают. Жена: — О, боже! Иван Васильич умер!

Время от времени Костомаров прямо у нас на глазах клеился к женщинам. Иногда — к мамам учеников. И даже завел роман со школьной медсестрой. Окруженный влюбленными в него пацанами он рассказывал: