Степан Калита - Сполохи детства

Учитель и его ученики. Идеальная картинка: мудрый наставник в окружении внимающих ему отроков. Она не имеет ничего общего с современной действительностью. Потому что школа — вовсе не то место, куда отроки явились добровольно, чтобы постигать мудрость и знания. В школу их загоняет бездушная машина государства. Чтобы на выходе получить образованное население. А потому идеальная картинка сменяется другой, более реалистичной: одиночка-учитель противостоит толпе бандерлогов. Причем, толпа всячески сопротивляется, не желая впитывать знания. А учителю приходится либо ломать незрелых отроков об колено — заставляя себя уважать. Либо каким-то хитроумным образом убеждать их — что образование им необходимо. Второе много сложнее, а зачастую — оказывается и вовсе невозможным. Поэтому чаще всего ломается молодой педагог. И бежит из школы стремглав, только его и видели, чтобы не вернуться в эти стены никогда. Это, конечно, хороший совет «попробуйте полюбить своих учеников» — и все у вас получится. Но попробуйте полюбить того, кто вас ненавидит, и не желает воспринимать ни вас, ни ваши речи — умные слова для несформированного человечка, по сути, пустой звук…

Я лишь однажды видел, как Лариса Петровна Туманова испугалась жестких методов воспитания. В школу пришел Серегин отец. Лариса Петровна поведала ему, что его отпрыск совсем не желает учиться. Я тоже, помнится, провинился, и присутствовал во время разговора в классе.

— Убью гада!!! — взревел Серегин отец, хватаясь за ремень. — До смерти запорю, подонка!!!

— Что вы?! — опешила Лариса Петровна. — Это не метод.

— Мне виднее, метод или не метод!!! — свирепо вращая глазами, заявил родитель.

И злобная Туманова вдруг стала уговаривать его ни в коем случае не наказывать сына. Поначалу мне показалось, что в ней проснулся гуманизм. Но по лихорадочному блеску глаз я понял, что она восприняла порыв «убить гада» буквально — поскольку сама бы, буде у нее такая возможность, непременно прикончила Серегу. А вместе с ним еще десяток-другой школьников обоих полов, чтобы очистить ряды учащихся от скверны.

Не так давно я видел Ларису Петровну по телевизору. Она стала крупным методистом, заслуженным учителем, добилась множества регалий, и теперь учит других — как правильно обращаться с детьми. Менторский тон еще больше усилился. В голосе звучат металлические нотки. При этом, мне показалось, она несколько утратила связь с реальностью — откровенно хамила одному очень заслуженному и мягкому человеку, рявкнув: «Молчать, когда я говорю!» Он был удивлен, как бывают удивлены интеллигентные люди, столкнувшись с неадекватностью и хамством…

Мой личностный бунт был вполне закономерен. Я не желал подчиняться школьному диктату. Не хотел существовать в установленных кем-то рамках. Не давал собой командовать. Не позволял, чтобы мою оригинальную натуру загоняли в прокрустово ложе усредненного индивидуума. За инициативу нас карали, приучая с ранних лет, что она наказуема. За подсказки били линейкой — не высовывайся. За попытки иметь свое мнение — подвергали насмешкам. Педагоги делали все, чтобы отбить у человека всякое желание «выступать», чтобы превратить его в человечка, раба системы. И в конце концов, даже я ощутил разочарование, очень рано осознав, насколько бессмысленен мой протест. Он не нужен никому. И только вредит мне. Ведь систему все равно не победить. Потому что в нее вписаны все до единого.

— Скажите спасибо Степану, — говорила Лариса Петровна, кривя рот, — поскольку он посчитал, что его оценка незаслуженна и дерзит, вы все получаете двойное домашнее задание.

Туманова очень изощренно умела противопоставить одного, имеющего голос, коллективу. Случалось, что на переменах мне предъявляли претензии за то, что мое мнение расходилось с мнением педагога. Доходило до драки. Но к драке я был готов. Мой хук всегда был при мне. Куда хуже была очередная встреча с Ларисой Петровной. Пообещав завалить меня двойками, она старательно свое обещание выполняла. Обидно было до слез, потому что я знал урок, но ей было плевать, насколько хорошо я отвечаю.

— Два, — говорила она.

— Но это нечестно, — выкрикивал я.

— Здесь я решаю, что честно, а что нет. Надеюсь, ты это поймешь рано или поздно. Два — потому что Я так хочу.

В конце концов, после очередной несправедливой пары, я в ярости подошел к парте и принялся собирать портфель.

— Ты что делаешь?! — с шипящими интонациями поинтересовалась Туманова.