Захар Оскотский - Зимний скорый

1973 год. Крохотное объявленьице в траурной рамочке, закатившееся в нижний угол расклеенной на улице «Ленинградской правды». Они с Ниной проходили мимо. Он не понял, почему темный квадратик с силой притянул взгляд. Выпустил руку Нины, шагнул к газете, наклонился — и давно забытое имя взлетело черной ракетой.

Взлетело из-за того горизонта, за которым скрылись чадные коммуналки, молодые фронтовики, чистенький и тихий Ленинград, тетради в косую линейку, ручки-вставочки и чернильницы в партах, школьные гимнастерочки из легко протиравшейся фланельки, Жюль Верн и Беляев, громовые серебряные стрелы «МИГ-пятнадцатых» над пионерскими лагерями, громоздкие телевизоры с крохотными живыми экранчиками и предчувствие всей жизни впереди, нетронутой, огромной. Взлетело — и, оставляя темный след, скатилось уже навсегда за тот горизонт. И в безразличном своем вращении чуть провернулась Земля, еще больше его отдаляя.

— Ах ты, черт! — сказал он. — Ах, как жалко! Зименко умер!

— А кто это? — спросила Нина.

— … разрядка! — стегнул голос лектора. — Авторитет Леонида Ильича!..

Разлепить глаза, удержаться на поверхности воды, не заснуть! Сопротивляясь погружению, он поводил головой, цеплялся взглядом за фигуры других политинформаторов. (Какие молодцы, склонились над блокнотами, записывают! А он — нет. Ну ничего, он всё запомнит, только не засыпать, не засыпать!)

Тело, налитое ртутью, затягивало в глубину. Не давать глазам слипаться! Смотреть резко и четко! Вот — хотя бы на портрет Ленина, или на портреты молодых, ясноглазых Брежнева, Косыгина, Подгорного. А пониже — небольшой фотоплакат, портреты членов и кандидатов в члены Политбюро. Одна клеточка заклеена бумажным квадратиком. А-а, наверное, Шелест! Говорят, сняли за украинский национализм. Чуть ли не выгонял с работы русских. Неужели такое возможно? Старички после того пленума приставали к лектору, и он ответил с усмешкой, но строгим голосом: «А те, кто слишком усердствовал по части “ридной мовы” и забывал, что Москва — всему голова, те со своих постов и ЗАШЕЛЕСТЕЛИ!..»

В глазах всё опять размывалось. Теплые полупрозрачные струи заливали, топили, темнели над головой. Не засыпать, не засыпать! К поверхности, к свету и воздуху, под голос лектора.

— … инициативы Леонида Ильича! Наше мирное наступление! Как заявил Леонид Ильич, нынешняя разрядка — это не временное явление, а начало фундаментальной перестройки международных отношений…

Да, разрядка — это здорово! Еще три года назад кто бы мог такое представить! В прошлом году Никсон прилетел в Москву и в Ленинград, в этом году Брежнев был с визитом в Вашингтоне. Ратифицировали ОСВ-1, отказались от противоракетной обороны, начали переговоры по ОСВ-2. Тут Брежнев молодец, ничего не скажешь.

Интересно, что в курилке предприятия, где сходились и инженеры, и рабочие, в разговорах о политике у многих нечаянно прорывалось вместо ОСВ словечко СОЛТ — английское сокращение «ограничения стратегических вооружений». Почти все слушали «Голос Америки», «Би-би-си», «Немецкую волну», «Французское радио». Их сейчас опять не забивали, слышно было очень хорошо. Оттуда и СОЛТ.

Григорьев тоже слушал. Нина раздумала покупать сапоги-чулки: из-за диссертации стало ей пока не до обновок. На скопленную сотню он и купил транзисторный «ВЭФ». Поднимался утром по будильнику в шесть, тихонько разогревал на кухне завтрак себе и Нине, — она вставала на час позже, — и слушал за едой, закрутив регулятор громкости «ВЭФа» до еле слышного попискивания. Боялся разбудить Нину. Да и на лестнице сквозь тоненькую дверь могли услыхать. Вообще, никто не признавался, что слушает. Если хотели что-то рассказать, всегда ссылались: мол, один знакомый говорил, который слушал…

Не засыпать, сейчас не засыпать, слушать лектора! Прямо перед Григорьевым склонилась над блокнотиком первая женщина предприятия, надменная тридцатилетняя красавица-великанша Люба Шестопалова. Она и вправду была бы очень красива, если бы всё в ней не было так преувеличено: большая голова с гривой медных волос, лепные черты лица, зеленоватые с искорками ярости глаза, борцовские плечи, большие и толстые, хоть и прекрасной формы, ноги, круп слонихи и умопомрачительный бюст. Когда Люба проходила по территории, — вскинув горделивую голову, ни на кого не глядя, ступая тяжеловесно, хотя и с удивительной для такой мощи грациозностью, — покачивались полушария ее бедер, слегка приподнимались и опускались могучие плечи, и только бюст, который она как будто несла перед собой, сохранял неподвижность, даже не вздрагивал. Григорьеву он напоминал башню старинного броненосца с двумя слегка конусообразными дулами крупнокалиберных пушек.