Захар Оскотский - Зимний скорый

По проходу между креслами стремительно прошагал к кабине молодой летчик. Обернулся на ходу, крикнул Андрею:

— Как дела?

— Хорошо, — ответил мальчик и пояснил Григорьеву: — Бортинженер.

Турбины в хвосте взвыли, разгоняясь, и заревели жарким стальным ревом. Лайнер задрожал.

— Двигатели прогревают, — сказал Андрей. — Подожди еще! Подожди… — и вдруг, замкнув на груди ремни, крикнул Григорьеву: — Застегивайся!

Рев турбин упал до мягкого переливчатого гула. Самолет дрогнул, стронулся с места и, чуть содрогаясь, покатил по бетонным плитам.

— В Ленинграде всегда — пока вырулишь, — пожаловался Андрей. — Далеко от полосы ставят.

Самолет катился по аэродрому, слегка вздрагивая на стыках плит, отбрасывая в темноту вокруг себя разноцветные отсверки включенных проблесковых сигналов. В окошечко было видно, как покачиваются огоньки на скошенной, опущенной к земле консоли крыла.

— Кочевники мы с тобой, — сказал Григорьев мальчику.

— Что? — не понял тот.

Вызванная случайно вырвавшимся словом, зазвучала в памяти та самая, давняя саяновская мелодия, что когда-то свела их с Алей:

Двигаясь по бетону, самолет тяжко разворачивался. Открывались, пересекая курс, убегающие в ночь цепочки взлетных огней. Андрей, упершись ладошками в подлокотники, натягивая ремни, приподнялся к окошечку и довольный плюхнулся обратно:

— Полоса! Сейчас полетим!

Лайнер затормозил, будто споткнулся, и застыл в напряжении, недовольно ворча турбинами, сетуя на задержку. Разноцветные вспышки сигналов нетерпеливо били в окошечко. Но вот — подавляемая мелодия двигателей стала разгораться, разгораться. Мощно раскалилась до предельного, форсажного рева, напитывая каждую клеточку вибрирующего дюраля нестерпимой взлетной силой.

— Ты что? — вдруг спросил Андрей, заглянув снизу в лицо Григорьева. — Ты боишься лететь? Не бойся!

Григорьев нашел и сжал его теплую ладошку:

— Хорошо, — сказал он. — Я больше не буду бояться.

Отпущенный с тормозов, самолет ринулся по полосе. Мгновенная дрожь от неровностей бетона пронзила придавленное перегрузкой тело. Взлетные огни трассирующей очередью полетели под крылом.

И вот — ожидаемый и всегда внезапный миг отрыва. Мгновенно оборвалась дрожь. Тело, всё еще прижатое перегрузкой к креслу, подхватила зыбкая легкость полета. В окошечке, кренясь и уменьшаясь, погружалось во тьму зданьице аэропорта с игрушечными светящимися башенками. Поворачивался пунктирный чертеж огоньков взлетного поля.

Закладывало уши от нарастающей высоты. Самолет то и дело чуть проваливался, волна невесомости неприятно всплескивала в груди, но ее мгновенно сменяли запрокидывающая тяжесть новой перегрузки, вспышка рева двигателей, тугой и плавный рывок вверх, словно самолет по ступенькам, по ступенькам взбирался ввысь.

1982–2005