Андрей Имранов - Антитезис

— Вижу. Когда читать?

— Когда красная лампочка загорится, жди. Текст вверх поедет. Следи за темпом. Вперед не забегай, не отставай, но и как робот по слогам не цеди. Говори естественно, как в обычном разговоре. Как истукан, не сиди. Жестикулируй, нагибайся к говорящему, но все в меру. Ты — не мим, ты — ведущий. Ошибешься — не паникуй. Улыбнись, исправься. Все понятно?

— Вроде… — Дима сглотнул и облизал пересохшие губы. Возникшая, словно из ниоткуда девушка наклонилась перед Лукшиным и закрепила ему на груди микрофон. Дима глянул на себя, поморщился.

— Может, пиджак какой дадите, а то я что-то…

— Нет-нет, — девушка мотнула головой, — ни к чему. Неформальный стиль, свитер поверх сорочки — самое то. Разве что… голову поднимите, — быстрым движением она расстегнула ему верхнюю пуговичку, расправила воротник, прогладила плечи и руки.

— Виктор Семенович, сколько еще?

— Полторы минуты.

— Ага. Тогда так, — она взяла Диму за подбородок и повернула его голову к себе, — Закройте глаза.

Дима послушно зажмурился, ощутил прикосновение чего-то мягкого к нижним векам и щекам.

— Откройте.

Девушка отстранилась, наклонила голову и изучающим взглядом осмотрела Диму.

— Может, так?

— Да определенно, — согласился с ней Виктор Семенович, его голос оставался таким же шипящим, но злости в нем было намного меньше, — спасибо, Леночка, просто отлично. Все, все, время. Выходи из кадра! Миша, камеру!

Девушка быстро отошла в сторону и почти сразу же зажглась красная лампочка над камерой. Дима вздохнул, выпрямился и сделал одухотворенное лицо. По спине стекали струйки пота. Текст на экране медленно пополз вверх.

— Дамы и господа, рад приветствовать вас на двадцать шестой передаче цикла «К барьеру», — сказал Дима и легонько кивнул в камеру, — вести сегодня передачу буду я…

И в самый последний момент — удержался, не повторил прочитанное в экранчике «имя, фамилия».

…Я — Дмитрий Лукшин, — «Кошмар, кошмар! А если бы сказал? Вот позор был бы — век не отмыться», — мертвея от запоздалого ужаса, Дима онемевшими губами читал медленно ползущий по экрану текст:

— Тема сегодняшней передачи — ревизионизм в религии. Должна ли церковь придерживаться канона многовековой давности или настала пора пересмотреть его с учетом современных реалий. Представляю вам сегодняшних оппонентов.

Дима скосил взгляд, украдкой рассматривая, сидящих за одном с ним столом, людей. Последние события так его ошарашили и произошли в таком быстром темпе, что он не то что рассмотреть своих будущих собеседников не успел, но даже взглядом окинуть. Слева сидел бородатый мужчина в длинной, похоже — церковной — одежде, справа — тоже мужчина, но в обычном костюме. Дима вернул взгляд к камере.

— С левой стороны стола, — «Черт! Левая! Левая! Это в телевизоре — левая, а от меня? Правая? Вроде да. Точно, правая.» Дима немного повернул голову вправо, — патриарх эк… — Дима запнулся и вчитался в текст, — простите, экклессиалогической православной церкви — Михаил Самойлов.

Лукшин осторожно кивнул сидящему справа от него человеку и тут же пожалел об этом «Патриарх! Я же только что сказал — патриарх! Наверное, это который слева, вон какая… ряса. Наверное, все же слева от меня… блин!» Дима посмотрел на мужчину в рясе и уже собрался ему что-нибудь сказать «от себя», но тут, к его громадному облегчению, мужчина в костюме приподнялся с кресла, коротко поклонился в камеру и сел обратно.

— С правой стороны, — вздохнув, продолжил Дима, — епископ на покое русской православной церкви Иосиф.

Мужчина в рясе кивнул в камеру, густым голосом произнес:

— Здравствуйте, братия и сестры, — повернулся к Лукшину, — мне было сказано, что собеседником моим будет представитель иной конфессии, но никто не предупредил меня, что им будет сектант.

Дима моргнул. Бросил взгляд на экран, но он был пуст — видимо, такой поворот авторами программы не предусматривался.

— Сектант? — наклонил голову Самойлов, — Пусть даже так, но почему это столь вас возмущает? Владыка, не забывайте, христианство первые два века было всего лишь иудаистской сектой.

— Ложь, — спокойно возразил Иосиф, — в сорок девятом году от рождества Христова, апостольский собор, под председательством самого Петра, принял решение: крещеным — иудейские законы не соблюдать.

— Это всего лишь легенда, не подтвержденная документально — Самойлов мягко улыбнулся, — символ веры, определивший, что есть христианство, был принят на первом вселенском соборе в четвертом веке. Тогда же было насчитано более полутора сотен ересей — христианских сект, чьи догматы немного отличались от утвержденных Никейским собором. До этого момента христианство, как единая религия, фактически не существовало.