Натиг Расулзаде - Слияние

Но однажды получилось так, что удачно выпала небольшая, примерно с пол часа пауза. Никуда Розе не надо было спешить, а Сабина должна вернуться только через час, и они с Эмином лежали в постели, молча некоторое время смотрели друг на друга, бездумно улыбаясь, как люди временно чувствующие себя абсолютно счастливыми.

— Какое у тебя красивое имя, — сказала она медленно, лениво выговаривая слова, целуя ему руки, — Эмин, — и повторила еще медленнее, будто смакуя каждый звук этого милого имени, — Эмин… Со мной в училище мальчик учился, Эмиль звали.

— И что? — насторожился он, подозрительно поглядывая на нее, улыбка моментально сошла с его лица.

Она тихо, воркующе засмеялась.

— Какой же ты еще мальчишка! Что, что? Ничего. Отучился, пропал, исчез… Только имя осталось. Ты что надулся, дурачок?

— Ничего, — буркнул он.

— Эмин… Эминчик, — ласково проворковала она. — Ты меня любишь?

— Это имя мне покойный дедушка дал, папин папа. Он тоже работал в типографии, как мой отец и старший брат. Он видел самого Мамед Эмина Расулзаде, и даже как-то разговаривал с ним.

— Это революционер что ли? — спросила она.

— Ну, можно, наверное, и так сказать. Государственный деятель. В честь него меня дедушка и назвал.

— И интерес к истории у тебя отсюда, — дополнила она.

— Не знаю, — сказал он. — Надо же чему-то учиться в школе. Многие ничему не учатся, ко всему равнодушны, строят из себя… А мне история нравится. Надо же знать… хотя бы свою историю…

— Да, да, — рассеянно согласилась она, проводя пальцем по его носу, по щекам, которые уже требовали бритвы, по губам, приговаривая:

— Большой с горбинкой нос, тонкие чувственные ноздри, большие глаза, темно-карие…

— Черные, — поправил он.

Она внимательно поглядела ему прямо в глаза. Он выдержал её взгляд, не моргая.

— Темно-карие, — повторила она. — Поправка не принимается. Надо знать свою внешность, молодой человек.

— Ладно. Пусть будут темно-карие, мне все равно.

— Длинные, длинные ресницы… Ой! Посмотри, в самом деле, какие у тебя длинные ресницы… Впору девушке.

— Посмотреть?

— Пухлые, чувственные губы, — продолжал она.

— Опухшие, — уточнил он, — от твоих засосов.

— Пошел к черту! — шутливо рассердилась она, отталкивая его. — Не нравится — вообще не буду целовать.

— Нравится, — сказал он. — Очень.

— Низкий обезьяний лоб, — продолжала перечислять она.

— Неправда. Лоб как лоб.

— Несколько еле заметных следов от фурункулов, — она, увлекшись, стала профессионально изучать кожу его лба. — Я тебе говорила, чтобы ты поначалу протирал спиртовым раствором? Ты не делал?

— Ладно, оставь. Что, портрет готов?

— Почти, — сказала она. — Добавим к этому большой кадык на худенькой шее, глупый взгляд красивых чувственных глаз…

— Что это у меня все чувственное?

— Таким ты уж уродился. Сам не замечаешь? Надо изучать свое лицо.

— А разве глаза тоже бывают чувственные?

— Вообще-то, нет. Но ты исключение. У тебя все чувственное. Поцелуй меня…

Тут прозвенел звонок у двери.

— Ой! — Роза вскочила с постели, поспешно одеваясь. — Как время пролетело! Или Сабина раньше времени пришла? Одевайся побыстрее!

Да, Сабина пришла раньше времени, не дав ей насладиться разговором с ним, что выпадало очень не часто, но приходилось мириться с обстоятельствами; это и так был подарок, считала Роза, которая вечно ощущала себя неспокойно, считала себя виноватой; что-то ущербное ощущала в своей любви к Эмину, вечно комплексовала и тревожилась из-за разницы в их возрасте, но и покинуть его, расстаться с ним не могла, не находила в себе сил, так сильно желала его. И с каждым днем все больше и больше.

Потом неожиданно заболела Зара, дочь Розы. У нее были слабые легкие, её лечили, и врачи рекомендовали поехать в санаторий после принятого лечения. Роза и Эмин вынуждены были расстаться.

Он возненавидел этот город, опустевший без Розы, город в котором родился, к которому привык, где говорили на странной смеси двух языков: национального и государственного, так что многие иногородние с трудом понимали речь местного населения; возненавидел дома, улицы, людей, что видел каждый день, их походку, глупые возгласы, нелепые жесты, их дурацкую привычку смешивать языки ни одного не зная нормально; все ему теперь казалось глупым и нелепым, хотя всего лишь два дня назад было полно смысла и лепости, и город свой он любил так, что не мыслил себя вне его. Но теперь он возненавидел его гораздо сильнее, чем когда, оставляя его одного в жарком душном городе, разъезжались по курортам и дачам его школьные товарищи.