Натиг Расулзаде: Вернулись с кладбища усталые

Вернулись с кладбища усталые, продрогшие, промокшие под мелким назойливым колючим дождиком, от которого некуда было спрятаться, сердитые на молодого моллу слишком медленно и старательно читавшего заупокойные молитвы, и Самеду было нестерпимо стыдно, когда выяснилось, что поминальный плов еще не привезли из ресторана и пришлось долго пить чай, пока огромные кастрюли не доставили и наспех сваренный рис не разложили по блюдам. Он рассеянным взглядом обводил людей, рассевшихся вокруг стола, плохо понимая вопросы, обращенные к нему, невежливо уклоняясь от ответов, отделываясь кивком или хмыканием. Болела голова, он чувствовал себя опустошенным и все что происходило вокруг воспринимал, как некую лишенную смысла, абсурдную инсценировку некогда хорошо начатой пьесы. Он не поднялся из-за стола даже когда гости стали расходиться с трехдневных поминок, подходя к нему и выражая соболезнования…

С женой он прожил около двадцати лет, если точно без каких-то месяцев двадцать. Без каких?.. Он стал подсчитывать, вспоминать, когда они впервые встретились, когда поженились, и вспомнил, конечно – девятнадцать лет и четыре месяца, разве такое забудешь? Просто никогда не приходилось уточнять и он помнил, что двадцать. А вспомнив точную дату, стал по инерции вспоминать и все остальное, все еще сидя за столом, безвольно уронив плечи. Женщины, родственницы, убиравшие посуду на кухне после поминок, время от времени заглядывали в комнату, где он сидел неподвижно, будто заснул, перешептывались, совещаясь: не подойти ли, не помочь ему лечь в постель, ведь нужно отдохнуть, столько намаялся за последние дни, за последние месяцы её болезни? Но поглядев на его неподвижную фигуру, молча отходили, тихо переговаривались, тихо мыли посуду, стараясь не шуметь, не звенеть тарелками и ложками.

Он вспомнил её совсем молодую, теперь, когда её не стало, будто что-то сорвалось в его памяти и вспоминать её сделалось легче, потому что за время её тяжелой изнурительной болезни даже в голову ему не приходило вспоминать её и своё прошлое, вот оно, их прошлое, лежит в постели с запавшими глазами, в которых медленно день изо дня угасала надежда. Вдруг он почувствовал, что плачет, слеза капнула и скатилась по тыльной стороне ладони. Он обвел мутным взглядом опустевшую комнату, чистый стол, скатерть и посуда с которого была давно уже убрана бесшумно шмыгавшими взад-вперед женщинами, посмотрел на большой портрет жены на стене над телевизором, накрытым белой простыней: давнишняя фотография, она в отличие от многих женщин даже в молодости не очень любила фотографироваться, и вот после неё теперь остались считанные фотографии и одна из них вот эта, где ей немного за тридцать… Он внимательнее посмотрел на фото, нет, тридцать пять, пожалуй… Они не были слишком близки в последние годы, скандалили, ругались, она много ворчала, что бесило его и он уходил из дома к любовнице, и она знала, куда он идет, и знала последнюю его женщину, но прямо ему ничего не говорила, воспитанная в ханжеской семье, где не принято говорить прямо, а подходить к сути дела окольными путями, она просто придиралась к разным мелочам и постепенно доводила до грандиозного скандала, когда ему хотелось буквально придушить её. Он, трясясь от злости, выбегал из дома, некоторое время торопливо, будто за ним гонялись, шагал по близлежащим улицам, стремясь успокоиться и перейти на размеренный шаг, чтобы не пришлось ничего придумывать, если встретит знакомых, которых у него в этом квартале и в этом их районе было множество: куда спешишь в такое время? А, так, дело… В пол двенадцатого ночи? А так – просто гуляю, вышел пройтись медленным шагом… Чего и вам желаю… Что бы вам сидеть дома, не встречаться мне в таком состоянии? Мелькала мысль о любовнице, но он прислушивался к себе, к своим желаниям, к своему телу, и понимал, что сейчас она его, издерганного, изнервничавшегося не очень интересует, но все же отправлялся, хоть и не очень. А утром от неё шел на работу, плевать на жену… Детей у них не было, и, выждав первые восемь лет супружества, они, не желая разводиться по этой причине и уже привыкнув друг к другу, решили взять ребенка из приюта, взяли полугодовалого малыша, она сразу же привязалась к нему и могла часами рассказывать о его смышлености, о его жестах, глазах, улыбке, как он тянется к ней, не желая сходить с рук, носилась с ним по целым дням, временно уйдя с работы, а в десять лет мальчик умер от менингита.