Виктор Ремизов - Воля вольная

Генка заглушился. Тихо стало. Он сидел, напряженно глядел вперед и понимал, что дальше ехать бессмысленно, что надо писать записку, вешать рядом с капканом и возвращаться. Генка недовольно тер зарастающую ссадину на кулаке. Он не любил, когда поселковая жизнь вмешивалась в охоту, у него и Верка была к этому приучена, и рацию он включал только по нужде, а тут… Верка, явно чего-то недоговаривая, так и сказала — Тихий сам заезжал, просил найти. Он не понимал происходящего, но чувствовал, что для Степана могло быть важно, что его ищет Тихий. Завелся и поехал дальше.

Само зимовье было старое и маленькое. В одни нары. Зато загон для «Бурана» хорош, даже с дверками, и лабаз большой… Все было крепкое. Генка впервые видел, как у Кобяка все устроено. Зашел внутрь зимовья, прищурился со света. Окно не вставлено, ни матраса на нарах, ни продуктов. Не ночевал, получается. Генка задумался. Он чувствовал, что хозяин был здесь, но почему-то не обустроился. Может, где в другом зимовье ночевал? Генка достал листочек, выдранный из Сашкиной тетрадки. Расправил.

Хер знает, чего ему и писать?

«Начальник милиции Тихий… — Генка задумался: велел или просил? — Надо тебе позвонить ему, — продолжил, — по моему телефону. — Он опять задумался. — Как, ёлки, позвонить-то? Что, телефон оставить? Где он меня искать будет? — Я буду спускаться с охотой на базу на Каменной. Буду там к первому ноября. Наверное, срочно надо связаться, я не знаю, жена звонила. А может, тебе и по рации можно, я не знаю. Генка. — Подписался. — Милютин, — добавил. Перечитал все. Написал наверху кривовато — Степану Кобякову».

Глянул на часы, было уже десять, заторопился, вспоминая приманку, киснущую за печкой. Оставил записку в середине стола, придавил лампой и с удовольствием вышел на улицу. Было во всем, что касалось Кобяка что-то, что как будто говорило — не тронь, это не твое. Генка, как и любой другой охотник, случись оказия, спокойно ночевал в чужом зимовье, это было в порядке вещей. Разные бывали избушки: хорошие, так устроенные, как будто дома оказался, бывали маленькие, да щелястые, а эта, вроде и ничего, но Генке не хотелось бы тут ночевать. Даже нары одни были в зимовье — хозяйские.

Обратно по своему же следу долетел быстро. Печка, обложенная камнями, была еще теплая. Он засунул туда пару чурок, чтобы подержали еще тепло, доскреб сковородку с остатками макарон, запил прямо из чайника и, положив приманку в плоскую самодельную сумку, которую всегда возил на груди, вышел из зимовья. Рюкзак с запасными шмотками, топором и капканами висел на гвозде, приготовленный еще с утра. Собак отвязал. Айка губы изорвала о капканный тросик, которым была привязана. Генка подозвал ее. Из десен текла кровь.

— От ты дура-то, — отпихнул.

Завел «Буран», сдал с разворотом назад. Собаки рванули по вчерашнему следу, Генка же стал подниматься нетронутым еще путиком вверх по ключу, разделявшему его с Кобяковым участки. Капканов здесь было немного, но Генке хотелось забраться наверх, посмотреть — не коптит ли где какая Кобяковская избушка, а может, и выстрел где хлопнет… Идея была глуповатая — какая избушка в одиннадцать утра, но Генке все казалось, что он чего-то недоделал, что мог сделать.

Он поднимался все выше и выше, лес кончился, путик тоже, он держался оленьей тропы, которая хорошо обходила курумные осыпи, но местами все же «Бурану» приходилось туго. Он переваливался неуклюже и — нож по сердцу — с противным скрежетом цеплял камни. Когда, за очередным перевальчиком открылись стланики в верховьях Талой, Генка остановился. Перед ним раскинулась почти половина Кобяковского участка. Вся дальняя сторона долины Эльгына хорошо просматривалась. Генка заглушился, снял варежки, бинокль положил пока на сиденье — после «Бурана» руки маленько тряслись, и в него ничего не увидеть было. Закурил. Сколько Генка исходил тайги, а всегда, когда забирался на такие вот обзоры, останавливался. Садился, закуривал, глядел и думал… так вообще, о жизни. А может, и ни о чем не думал, а просто глядел. И теперь он сидел боком на «Буране» и щурил вдаль небольшие карие глаза, окруженные непрогоревшими на солнце тонкими морщинами. Ресницы и брови, и редкие усы были в куржаке и сосульках.

Генка докурил и взял бинокль. Он знал, где смотреть, хорошо прорубленную буранную тропу местами было понятно, одну избушку даже нашел… Нигде ничего не было. Ни звуков, ни дымка, Генка убрал бинокль, глазами смотрел, даже воздух в себя потянул, ветер как раз снизу налетал порывами. Прячется Кобяк, понял Генка, там он, а следов нет. Без «Бурана» бродит, на лыжах.