Эллисон Пирсон - И как ей это удается?

— Мам, прошу тебя, оставь все, посиди со мной.

— Отдыхай, дорогая. Ножки-то, ножки на софу положи.

— Ну иди же сюда.

— Сейчас. Только одну минутку.

Не могу я сказать ей о Ричарде. Как сказать?

Джулия живет в пяти минутах езды от маминого дома. В подобных районах улицы, как правило, наделяют названиями деревьев и растений, словно в попытке возместить тот ущерб, что нанесло природе строительство. Но сегодня проезд Орхидей, улица Вязов и Вишневая аллея звучат издевательски, внося тоскливо пасторальные нотки в симфонию стекла и бетона. Моя сестра живет в Березовом тупике. Подковообразное нагромождение слепленных друг с другом хибар шестидесятых годов окаймляют участки более поздних времен — творение городских архитекторов, горевших охотой возродить коммуны, так рьяно разрушенные городскими архитекторами.

Появление «вольво» вызывает нездоровый ажиотаж у стайки местных малолеток, но хватает грозного взгляда, чтобы ребятня смотала удочки. В этих краях даже головорезы смирные. Садик перед домом номер девять заменяет подобие клумбы — вскопанный круг земли с кривым рододендроном в окружении чахлых белых цветочков, которые я про себя зову английским ответом эдельвейсам. Одним колесом на бетонной дорожке, трехколесный велосипед припаркован перед домом, должно быть, с раннего детства ребятни Джулии: на проржавевшем, когда-то желтом сиденье вырос слой компоста из прелых листьев.

Дверь открывает женщина средних лет, с отросшей стрижкой «под пажа». Средних лет. А ведь она на три года и один месяц младше меня — факт, который мне никогда не забыть, потому что я и помню-то себя с той ночи, когда меня принесли в спальню родителей посмотреть на маленькую девочку. Обои в спальне были зеленые, а девочка красная-красная и завернута в белую шаль, которую мама всю зиму вязала в кресле перед обогревателем. Девочка смешно сопела, хваталась за протянутый палец и не хотела отпускать. Звалась девочка сестрой. Я сказала маме, что надо дать ей имя Валери, как у тети-ведущей из «Голубого Питера». В надежде избавить младшую от ревности старшей, если я сама назову сестричку, родители записали ее Джулией Валери Редди, и она поминала мне это всю жизнь.

— Чего стоишь? Заходи уж, — говорит сестра и прицокивает, углядев мою машину. — Снимут колеса-то. Может, поближе подъедешь? Барахло я уберу.

— И так сойдет. Ничего с ней не случится.

Мы гуськом протискиваемся по узкому коридору мимо белой металлической стойки, увитой ползучими растениями.

— Здорово у тебя цветы разрослись, Джулия.

— А чего им сделается? Растут как сорняк, — пожимает она плечами. — Чай еще есть, хочешь?

Стивен, слезь с софы, тетя Кэти из Лондона приехала.

Пока его мама возится с чашками, Стивен, симпатичный ребенок с неуклюжим телом подростка, скачет ко мне здороваться.

Новость о разрыве с мужем я привезла своей сестре как дар, как знак примирения. Она донашивала мою одежду, она слушала, как учителя сравнивают ее со старшей сестрой — той, что поступила в Кембридж, она за всю жизнь не имела ничего лучшего, чем у меня. Теперь все изменилось. Старшая сестра не сумела удержать при себе мужчину — а значит, проиграла в древнейшем из состязаний.

— Со свободным местом напряженка. — Джулия не извиняется, а лишь констатирует факт, смахивая с дивана журналы и откидывая к двери футбольные причиндалы Стивена.

Меня она усаживает в кресло поближе к газовому камину.

— Ну, выкладывай. Что стряслось?

— Ричард меня бросил.

Я плачу в первый раз с той минуты, когда Пола прочитала по телефону записку. Когда я объясняла Эмили, что ее папочка немножко поживет не с нами, слез не было. Не могла же я делить горе с шестилетним ребенком, чье представление о мужчинах зиждется на образе принца из «Спящей красавицы». Слез не было и во время нашего весьма цивилизованного общения с Ричардом на пороге дома, когда мы договаривались, как быть с детьми. Мы вечно договаривались, как быть с детьми, но все переговоры заканчивались тем, что я в спешке вылетала за дверь. В этот раз за дверью скрылся Ричард, перебросив через плечо мой подарок на позапрошлый день рождения — серый свитер, который я подбирала к его глазам.

— Вот ничтожество! Ты волчком вертишься, а он слинял. — Опустившись на колени перед креслом, Джулия притягивает меня к себе.

— Я сама виновата.

— Черта с два.

— Нет-нет, только я! Он оставил записку.

— Записку? Ну, класс! Вот мужичье чертово. Или чересчур умны для благодарности, или, как наш Нейл, чересчур тупы, чтобы выговорить это слово.