Эллисон Пирсон - И как ей это удается?

— Он у тебя хороший, Ричард, — говорит мама, укладывая выглаженную наволочку на край доски. — Держись за него, дорогая. Таких, как Ричард, поискать.

Мамины восторги по поводу моего мужа я раньше воспринимала как укор себе. Очередные ее дифирамбы какому-нибудь из его фантастических достоинств (к примеру, способности сварганить что-нибудь на скорую руку или готовности присмотреть за собственными детьми), казалось, лишь высвечивали мои соответствующие пороки (пристрастие к замороженным блюдам, беспросветные командировки). Сейчас я слышу только искреннее восхищение человеком.

Когда я привезла Ричарда знакомиться с мамой, мы пили чай в гостиной. Полная решимости не стыдиться своих корней, я за душную, бестолковую поездку из Лондона накрутила себя до идиотски дерзкого состояния типа «принимай какая есть или катись-ка ты». Да, посуда у нас не сочетается, — и что? А вдруг мама диван «софой» назовет? Что будет? Что ты о нас подумаешь? Плохо подумаешь?

Ричард плохо не подумал. Дипломат от Бога, он вмиг покорил мою маму, всего лишь героически запихнув в себя чудовищное количество хлеба с маслом. Каким БОЛЬШИМ он выглядел в нашем домике — мебель съежилась до размеров кукольной — и с какой нежной осторожностью обходил все запретные зоны прошлого нашей семьи. (Папуля к этому времени уже исчез, но его отсутствие было не менее осязаемым, чем присутствие.) От ужаса перед встречей с «шикарным приятелем Кэти» мама, всегда не в меру хлопотавшая ради гостей, впала в другую крайность и не купила даже необходимого. Рич, тут же вызвавшись сбегать за молоком в соседний магазинчик, вернулся с двумя коробками разного печенья и одой холмам, чьи закопченные спины он углядел в конце улицы.

— Джулия сказала, тебя кредиторы отца доводят.

Мама приглаживает шапку седых кудряшек:

— Пустяки. И вовсе ни к чему было тебя тревожить. Все утряслось, не волнуйся.

Должно быть, я скорчила гримасу, потому что мама быстро добавляет:

— Будь к отцу добрее, дорогая.

— С какой стати? Не очень-то он был добр к нам.

— Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш, — хором стыдят меня утюг и мама. — Ему тоже нелегко, — вздыхает она. — Такой умный, а применения себе не нашел. Семья не могла дать ему образования. Сам-то он о медицине мечтал, но это ж сколько лет учиться. Где им было деньги взять?

— Что ж он вечно проблемы на свою голову ищет, если такой умный?

Дискуссии, в которых она не сильна, мама всегда завершает беспроигрышно — так, чтобы парировать было нечем.

— Он очень тобой гордится, Кэти. Кому только твои школьные табели не показывал! Мне даже прятать приходилось.

Она складывает рукава последней блузки и добавляет ее к остальным вещам. Тех двух блузок, что я подарила ей на прошлый день рождения, в корзине нет. Как и других подарков.

— Мам, ты носишь тот красный кардиган, который я тебе купила?

— Но он же из кашемира, дорогая!

С тех пор как я начала зарабатывать, я покупаю маме одежду. Хорошую. Мне хочется, чтобы у нее были красивые вещи; мне нужно, чтобы они у нее были. А она все откладывает «до лучших времен» — то есть до той туманной даты, когда жизнь наконец исполнит свои обещания и станет чем-то более-менее приемлемым.

— Тортика отрезать? Будешь?

Нет.

— С удовольствием.

На серванте, по соседству с массивными часами, купленными четверть века назад, пристроился снимок моих родителей пятидесятых годов. Берег моря, оба смеются, небо за ними в черных точках чаек. Звездная пара. Отец в образе Тайрона Пауэра, чернильные глаза Одри Хепберн сияют на мамином лице; она в таких чудных коротеньких штанишках наездницы и аккуратных черных лодочках. В детстве этот счастливый снимок доставил мне немало горестных минут: я мечтала вернуть «маму с картинки». Я верила, что, если набраться терпения, мама обязательно вернется. Она просто откладывала свое возвращение до лучших времен. Рядом, в серебряной рамочке, — фото Эмили в день рождения. Ей исполнилось два года, она как раз увидела праздничный торт и вся светится от счастья. Мама ловит мой взгляд.

— Красавица наша!

Я улыбаюсь, киваю. Что бы в семье ни творилось, появление малыша всегда вносит свежую струю. После рождения Эмили мама пришла в роддом, и когда ее сухая, отмеченная годами ладонь легла на крохотную ладошку внучки, я вдруг поняла, почему, имея дочь, легче смириться с мыслью о неизбежной потери матери. А маме, должно быть, легче будет покинуть нас с Джулией теперь, когда мы сами стали мамами. Спросить ее об этом, чтобы убедиться, я так и не осмелилась. На кухне гремит посуда.