Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Это ваш складной меч, отец учитель, именной складенец, берите, берите, я его всю дорогу за вами таскал, да вы не нюхайте, мороз трескучий, это там чьи-то святые мощи в рукоятке…

Сейчас мальчик лежал в сугробе возле Ильи и нетерпеливо грыз край шита.

«Не грызи!» — хотел сказать Илья, но смешался. Чего уж рацеи читать… Хороший ведь такой, безобидный шкет — руки в цыпках, сопельки под носом примерзшие — покорный кнехт и холодный оруженосец, а попутно, видимо, и исследователь простейших реакций Ильи. Илья со стыдом вспомнил, что они были удручающе незамысловаты (не ешь, не сиди, не ковыряй) и небось мальчик хватался за голову: «Он мал, как мы…»

Он ободряюще пожал проказнику варежку.

— Песцовья сыть, травяной мешок! — снисходительно поругивал мальчик Бородатого. — Нажевался и выступает. Так они ему и отсыплют медяков! Щас!.. Клювы разверсты, ан клубни развесисты… Мы-то их, слава Ейбогу, изучили… Костылем со стилетом ка-ак двинут промеж лопаток! Ого! А жестяная тарелка с медными грошиками, край отточенный, как бритва — метательная — по горлу целят и не промахиваются!

— …А теперь для доходчивости и понимания нового распорядка, — объявил во всеуслышанье Бородатый, — изблевав из ваших рядов некоторых — по гримеру сорока мучеников, постоявших за веру голыми на льду, — мы ими соответствующе займемся! Ста-ановись!

Нищие, зябко переступая с ноги на ногу, сдвинулись в две шеренги.

«Что у него за манера такая неприятная — раздевать на морозе, — морщась, думал Илья. — Давеча меня, хара грязнозеленый, хотел в проруби скрестить…»

Оцепление подняло по команде копья, тесня оборванцев. Толпа шарахалась, давя друг друга, раздались стенанья.

И тут по-звериному молча метнулся с обрыва вожак Ратмир. И кинулась вслед остальная стая.

Илья, будучи разумным, но стадным, тоже воинственно привскочил и попытался сломя голову ухнуть с крутизны, но мальчик был начеку и крепко схватил его за штаны:

— Сидите уж, отец учитель! Без вас там… И так мне за вас влетело.

«Кони» в панцирях сноровисто выстроились тупым куренем и свирепо устремились вперед, казалось, сметая гимназистов: вот-вот врежутся и раздавят, но те, расступившись, налетели оравой с боков, да под микитки — и началось побоище!

…Послушай, далеко-далеко, у озера Чуд, где Желчь, превращаяся в реку, течет — бысть сеча ту велика…

Воины Ратмира, обрушившись с обрыва на лед, исполнишася духа ратна, грянули на врага. Такого Илья никогда не видел и не представлял даже, что нынче такое возможно — это была древняя «буза», «пляски под драку» — страшная система пагубы пустыми руками, основанная на языческих еще наговорах и медитациях, когда «дух входит в кулак» и человек превращается в чудовищную боевую машину.

Мальчик забыл про Илью и нетерпеливо все канючил, оборачиваясь к кому-то:

— Брат Саша, дай метательный снаряд… Дозволь шваркнуть…

Ему сунули в руки снежок: «Каляй!» Он радостно оживился, размахнулся и умело, по высокой дуге швырнул его на лед.

— Илья Борисович, если вас не затруднит, передайте ему припасы, — тихо попросили сзади.

Илья послушно доставал из тяжелого ящика снежки — твердые, смерзшиеся, чем-то начиненные — и подносил мальчику, потом пополз куда сказали, притащил, волоча за собой, еще один ящик, а мальчик все кидал и кидал, заледенев лицом, как тот заколдованный, в которого попали осколки. Снежки холодным беззвучным пламенем разрывались на льду, и там вспыхивала звезда-полынья, лед под ногами «коней» вспучивался, проламывался, увлекая в темную трещащую выплескивающуюся глубину.

Тут, увидев как дело-та поворачивается, вступили в битву и нищие. Слепцы, неслышащие, мычащие, лишенные отдельных конечностей, вся эта толпа безжизненных калек — в жажде отмщения гнали угнетателей. Лупили в хвост и в гриву! Уже и Илья (и аз воздам), отмахнувшись от мальчика, сорвав малахай и нахлобучив, примяв, боевую «кипу», пристегивающуюся к волосам роговой прищепкой, цепляясь за кустарник, гремя топором и мечом, сверкая сталью, издавая грозный кровный рев: «А-зе сто-зе!», скатился с обрыва — давно он хотел поучаствовать в благородно-освободительном безобразии, и вот довелось.

Загнанные «кони» (ох, не вернуться уже им в родные кочевья, ждет их иное Коньково) разрозненно метались по замерзшей реке, подвергаясь постепенному истребленью. И, наконец, последний, захрипев, лег на бок и затих…

Все завершилось. Радостно тащили Бородатого, его поймали почти на исходе, кинув перевес — ловчую сеть. Нищие оживленно галдели, шумно обсуждая сражение и показывая друг другу язвы и раны.