Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Пер аспера ад бестиас, Илья Борисович! — приветствовал его разгоряченный, с закатанными и все равно забрызганными рукавами кожаной куртки, Ратмир. — На шкаф, отец учитель, на шкаф!

«И лестница туда крутая, скользкая, — привычно заныл про себя Илья, — или даже раскачивающаяся, веревочная, на ледяном ветру… Лесом до небес!»

Тут поблизости снова возник подшефный мальчик и повел победные речи.

— Доконали «коняг»! Покончили с ними разом, — распространялся шалун, небрежно дуя в дуло самопала. — Взяли на шпагу да об угол! А то ишь — расшмыгались, вскачь пошли! И разрушители они, прям, и кромсатели… Эдак каждый… А собирать кто будет?!. Достали уже, супостаты пустоголовые… И вот — виктория!

Юродивые солидно посовещались с убогими, и из их рядов выдвинулся благообразный лощеный нищий в дорогом вретище. На груди его широкой висел вырезанный из жестянки наперсный крест, и опирался он, согласно сану, на тирс с набалдашником в виде песца-двуглавца.

— Спасибо, кормильцы, поспособствовали! — сдержанно и достойно принялся благодарить он гимназистов. — Господь вам подаст! С миром ступайте, старших почитайте да падающих толкайте… Успехов в учебе!

Ратмир, не тратя утекающего времени на пустые разговоры с неинтересными людьми, от которых ничего не зависит, негромко сообщил:

— Дарить теперь будете нам — треть, как и раньше. Больше вас никто не тронет. Куны складывайте в борти, дымари заберут. И помните притчу о пчелах неверящих.

Отвернулся и стал подниматься по откосу. За ним карабкались остальные ребятки.

Преображение витязя в мытаря («Успехов в учете!») не шибко поразило Илью. Тут даже если бы сейчас из сугроба восстал Патриарх и — оц, тоц, первертоц — вытащил из митры за уши живого песца, Илья бы только вздохнул. Чего уж там…

Скребя в затылках и вообще почесываясь, нищие побрели по зимнику, постукивая клюками и посохами с железными оконечниками. Слышалось их протяжное и заунывное: «Уж мы лед усеяли, усеяли…»

Дошел черед и до Бородатого. Накладные волосы с него сорвали в пылу, всколоченная борода-мочало трепалась на ветру. Расхристанный, спотыкаясь о трещины почвы, тащился он на обрывистый лесистый холм, его для порядку потчевали сзади тычками в шею: «Съел, брат?»

Наверху гимназисты уже заканчивали монтировать и устанавливать раздвижной столб с перекладиной. Бородатого стали крепить к столбу, быстро и молча, причем — без единого гвоздя, как издавна ведется на Руси. Бичевать предварительно не стали. Звук этот неприятный на морозе… обойдется…

Тут бабка какая-то в меховой кацавейке, простоволосая, нищенка, кинулась к ногам повисшего, обхватила. Хотели было (святая простота!) оттащить, увещевая, но оказалось, что ушлая старушка просто ботинки с коньками снимала, чего добру пропадать, еще послужат — по замерзшей воде аки посуху.

Мальчик-подшефный достал из походного ранца загодя заготовленный колючий венок (вот и сгодился!), взобрался на плечи Евпатия и возложил венок Бородатому на лысую макушку.

— Кумполу, конечно, неприятно, дискомфортно — это ж не ушанка! — объяснил мальчик Илье. — Но чтоб впредь неповадно было! А не ерепенься, не самовольничай, исполняй требы!

— Славь гегемона! — говорил Евпатий и тыкал Лысака легонько под горло лыжной палкой.

— Хай виват интеллехт! — послушно вопил с креста Лысак, тряся косматой бородой, похожий одновременно на ожившее Хайгетское чудовище и на Волковский бобок.

— Огонь бы хорошо под ним развесть на снегу, — вздыхал Илья, — да мокрой шерстью обложить… Протопить по-протопопову!

Гимназическая братия, закусывая куличами (и Илье поднесли кусман, разноцветно намазанный), одобрительно кивала, лениво советовала Евпатию: «А вот ткни его еще знаешь куда…»

Бородатый бушевал:

— Каюсь! Обращаюсь! Виноват, исправлюсь! Примаю иночество и отныне прозываюсь Архип! Веру в пазухе несу!

Темнеть начинало, уж наверное и на позднюю молитву прогудело, пора было возвращаться восвояси из ледового похода.

Бородатого, посмеиваясь, отсоединили от столба (пояснив Илье, что грешно утверждать: «Он хищен и злобен», но — «Одержим был и прельстился», с кем не бывает, знамо дело — леса лысы, работа адовая будет сделана и делается уже, и тогда соблазнятся многие), он с клекотом рухнул, обвалился в снег. Ему раздобыли огромные лыковые снегоступы, и новоявленный инок Архип убрел по сугробам, горячо разговаривая сам с собой, божась, размахивая руками и запрокидывая лысую голову к небу. Валил белый снег, расстилался, заметая следы заблудившегося — в середине нисана, в чрезвычайно холодное время, под вечер…