Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Да-а, вот они — Мудрецы. Начальное впечатление: вот они, Мудрецы. Восходящие Солнца. Приволоклись, местночтимые. Обсели, гля. Стулья абсурда, табуретки верую. Живу славно, ибо вижу слабо. Глазеют, смотри — властно и благостно. Мудрецы-молодцы, приказчики Лазаревы — Семеро-по-лавкам! Румяные, но немного в жилках лица весельчаков и чревоугодников. «Гречка» на лапках. Древние. Плодовиты и зелены они в насыщенности лет! У кого-то волосы светлым пушком роились поверх розовой лысины, у кого-то редел смоляной зачес, у растакого курчавый ежик, у другого пегий бобрик, рыжий венчик, седой мох, у кого-то волос своих нет-с. Дядюшки на пружинах, големыки. Еще ходили в Комнату учиться, а после — на посиделки. В соломенных капелюхах, при пейсах, часах и калошах, с зонтиками, сложенными, как свиток Книги. За мудрость Лазарь лба прибавил — плешивцы! У некоторых татуировки на запястьях и на пальцах, у одного на лбу колоритно выколото «РАБ РАМБАМА». Имена их, небось, дивись: Аба Кан, Мага Дан, Изя Лятор… Очевидцы магары и чечевицы. Ворчуны, торопыжки. Скромны излишне — хитоны отроду нестираны, стоптанные сандалии на грязную босу ногу… У коего головушка покрыта каким-то белым рушником с кистями, и борода выставлено мудро… Впрочем, у прочих тоже длиннющие белые бороды пушатся — «добро бело», вспомнил И. реченья лесного старичка Ахавыча. Глаза сих бледных фигурок застыли в ледяном бездушии — заел анализ? Никаких захудалых эмоций. Зрачки есть, а взгляда нет. (Отек тика, просипел бы Главврач в казарменной больничке, вколоть два кубика пирамидона и выпереть под койку в коридор.) Потом ожили ресницами, зашевелились. Заворочались белками, уставились.

И. стоял в стеклянном кубе, помещенном в хрустальную пирамиду (куб редкостного холонского стекла, цены немалой, да и пирамида из горного егического хрусталя, гля, дорогое удовольствие) — эстетически организованная огранка его нового облика поблескивала лучисто, с высверком — а Семь Светочей торчали насупротив, с прищуром морща лбищи. Ум, берущий на себя невыносимый для многих труд синтезировать мышление. Делать вид, что соображаешь. Симпозиум разумных. С грецкого «симпозиум» буквально — попойка, пирушка. Таис вечерис! Возможно, угостят с дорожки. Что выбрать — бимбер иль бузу, ягнятину чи чавычу? Красну рыбу к белому, яко кровь к хитону… О, Чаши Истины! Горняя горница! Пещера Учителей! Мысли бегают, витают с писком… Где-то, забыл где, есть зал Неслышных Шагов, а здесь, вали сюда — зал Неотступных Дробных Шажков. Ах, махровый запах чесноку сквозь все препоны! Ох, а вон старый знакомый!..

Ба, обалдел И. В ногах того умудренного индивида, что весело скалился в инвалидном кресле, уютно пристроился родимый Макинтошка — пропащая душа! — старинный компьютер ручной колымосковской работы, могущий и станцевать, изделие товарищества «Мокий Макинтош, вдова и сыновья». Макинтошка-бесстыдник заманчиво приоткрыл створки, доверчиво пошевеливал клавишами, преданно тянулся серебрениковыми проводками к очередным хозяевам. Пригрелся, приборчик. Перекинулся! Теперь, значит, он за них. Ух, смутьян, Лазарь ему судья и царь! Компьютеры вообще продажные, слабовольные. Непостоянство имя. Посулили ему память расширить — он и поддался, заскреб под мышкой. А чего там расширять — ширнись через валенок и охвати Вселенку! Повысь сознание, братец, как Директор в гимназии внушал после травы-варенушки.

Что ж, пора вступать в контакт, подумал устойчиво накренившийся И. Поговорить с Семью о том, о сем. При этом сугубо важно не промахнуться. Когда ты ссышь, то стараешься, чтобы струя беззвучно падала на покатые стенки укромного лотоса, а отнюдь не валилась с громким хамским журчанием посередь — так и тут. Апеллируя к низменному, нужно всячески лить суп на Колымоскву, в то же время осторожно наигрывая на возможно оставшихся сантиментах, с тайным вызовом нажимая на жалость. Это ты у аразов выучился, усмехнулся он.

— Здравствуйте на открытое множество лет, Знающие и Высокие! Мир вам, ареопаг! — начал И. звучно.

Раздалось молчание. Ни ответа, ни гу-гу. Один только седенький, сидящий на низкой скамеечке, приложил ладонь к хрящеватому уху — глухой, что ль, тугослышащий?

— А может быть, позволите мне присутствовать без… э-э… оболочки? — спросил И. смиренно. — Я не сбегу и в мыслях. Ибо возник здесь с тем, дабы…

— Да знаем мы все про вас, ведаем, — захохотал рыжий в инвалидном кресле. — Возник ты здеся, как тетя Песя!

— Юдаем, как с Колымосквы на рывок сдернул ночарой, копыто араза вдень в зад! — выругался курчавый ежак с татуировкой на лбу, усевшийся на корточки возле стены.