Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

В углу виднелась низкая, явно хозяйственная дверца — за ней обыкновенно хранились швабры, ведра, моющие средства и рулоны серой, глупо-пустой, немой и чистой покамест («порожнея листы»), еще свободной от скупых, но на редкость емких, замысловатых мазков текста, свиточно не разодранной на странички бумаги. Над дверцей, выбиваясь из обстановки, висел портрет барственного мужика — в москвалымском сюртуке, со множеством звездчатых орденов, с грубыми складками на щеках, с усами щеткой, низким лбом, в касриловском картузе — из кантонистов, быват. Деятель какой-то сановный? Праотец? И. хотел по-сыновьи подойти поближе рассмотреть детали (ну там пошив, анимизм), осторожно переступив неаппетитную загустевшую желтоватую лужицу — не вляпаться бы в нассанное предтечами — но двинуться не смог. Конечности внезапно не то чтобы отказали, а — закостенели, как будто мяско с них слезло. Застыли в воздухе, как словно в холодце. Чуть подавшись вперед, приподняв правую ногу — думал шагнуть — так и замер испуганно И., напоследок разок вспахнув, как как. Вдобавок он оказался заключен в прозрачный куб, а куб — в тоже прозрачную пирамиду. Откуда-то они взялись без объяснений. «Неруко в куб я возведен и вписан в пирамиду», мрачновато отметил И., некогда романтический гильберт. Вестимо, это перегонный куб Изхода — причем, несколько узковат в плечах — жало… Мудрегот-змеевик…

Итак, попался. Ну, прозрачно — накрыли стаканом. Очевидно, дно вверху. Ловля юд. Зато кю — теплота, калории, возможное пюре. И дышалось свободно, а стоять — несмотря на странную позу — было удобно. И говорить мог, перечислять — свойства, страсти, слесаря, асаны… И. прокашлялся, сказал: «Раз, раз… раз, два, семь…» Он ждал. Хрянула музыль — задорная, зажигательная, скрипичальная, со стихийной радостью праздника — нам да-ро-ва-ли Книгу! — «Симхас тойре», отсюда в свой срок закрался сакрал «Семь сорок», храмовая разбивка по неделям — и из той жалкой дверцы в углу, засиявшей нестерпимо и радужно — он аж зажмурился и понял, что это и есть сокрытые Двери Радости, упрятанные Врата — стали появляться Мудрецы. Они входили по одному, вежливо давая возможность разглядеть себя — приклеенные белые бороды до ушей, холщовые одеяния до пят — кто неспешно шаркал, а кто и бодро приплясывал под «сороковку», кружился удало, распушив бороду и взмахивая посохом — и некоторые несли табуретку или стул, а некто даже ехал в инвалидном кресле на колесиках, весело подпрыгивая — и устраивались поудобнее вокруг недвижного И.

Вот они, думал он, Седалищные Верхи! Вот они, пантократоры-взыскуйники, первопроходцы-восходители, френкелико-коганоподобные — я постиг Семь Свободных! Вот они — боги тревоги на черных путях, построители литер, ворошители пространств, благоуветливые старчи — Семеро Кочерег, Шимшон Шимшонычи, что недалече от печи! Вот оно, осеннее шествие старейшин, начальников пархов, попечителей Республики — сено косим, Семеро Совершенных! Вот они, скорбно, но надменно улыбающиеся, поклонники правды и веры — Семь Таинств Откровения! Вот они, пархиархи, владыки владык, старые черепки, вечно еле живые, малость яростные видом — Сонм Семи Старейшин! Вот они (да продлятся их дни), любоюдомудры (Семиименный Мудрец), сверхблагие (Седьмая Ступень, где щастье полощет глаз), ловкие великие (Семеро! — се мера не факториала, а восхищенья), выкормыши Лазаря (да будет благословенна его память), выкидыши Колымосквы (а я, каюсь, в них не совсем верил) — да ладно, гля, улицезрел, наконец, не в бане ведь, успокойся.

А говорили, глазами не увидишь их, Чистилищных, на уступах — предсердием надо… А тут дух обрел тело, и даже не одно, и доступ открыт к Конструкту. Рутинизация харизмы. Та бесконечность, то обетованье… И стоило пройти вред, стражу, стол, шоб мудрость пусть не обрести, но рядом постоять… Я почему-то решал заушно, что они все шарообразные, огромноголовые, одноглазые, однояйцевые в результате невиданного цивилизационного витка, этакий циклопий цикл, окривели — ведь за многие знания надо заином платить — обуздание бездн в развитии, и постепенно вот он, Натан, носитель Копья Закона, голова ученого, лицо рабочего, одежда стража. Усики-антенны!.. А они, Мудряги, ничего оказались, привычные — чем-то (чертами носа, осанкой глаз?) даже напоминавшие дедушку Арошку. Семь штук их — семь степеней Посвящения. В первом приближении прямо Авраам и шесть праведных мужей — Ицхак, Иаков, Йосеф, Моше, Аарон, Давид. Во-вторых, семеро их, как еноховых архангелов, тягомотных, заикающихся — Сариил-соблазнитель, Гавриил-смотритель, Иерахмиил-надзиратель, Уриил-властитель, Рафаил, Реуил, Михаил. Или, на третье — Бондарь, Шорник, Портной, Скрипач, Молочник, Возничий… Плюс выборный вербный Ребе, геттман, многоумный коллегиальный главарь — визирь-кастелян, жупан Берега и Шемеша…