Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Сейчас, когда в ожидании покуда приеду, я верчусь на ребристой и жесткой сидешке вагошки, куда я запрыгнул в надежде добраться до точки, где поджидают меня Мудрецы (станция «Гробница Праотцев», пошучу, склепя сердце), я сознаю, что «наш мир — лишь ушкий мошт», как изгилялся некий Нахман из Гилеля, все прочее есть гиль и банька-спа (не путать — с пауками), намазан вздор вечор и поутряни, на масле шиш и чепуха в кармане, нас в швах, таящийся во швах, вошь тащит на аркане, ах, кранты открыты, снег истек, как фарш, опавший рафинад хрустит порошно, каюр везет каюк и чушь несут исусы, гуль-гуль, вер-вер, лилит в ногах, граничный возраст взлета, марш-марш, все выше и выше, и вы шестикрылы, Шем любит троицу вдвойне, лимит на спас, но я боюсь — не скромный постный мост (там есть хоть небо над и гицели-ловцы), а скоромная крысиная нора в огромной голове ниспосланного массе Сыра — ход-плешь проешь, однообразный спальный дырк-тоннель без света по концам, откуда не спастись — грызись, ползи, спасибо что дают, и досыта мозгуй спинным про прелесть запросто летать — на то есть прыть и шелковая нить, ступени стадий — стать… Или проснуться, глядь. Будь проще — и люди потянутся, и уснут на камнях. И лестница нам только снится… Скала и Крепость, антигравий под ногами! Кто я? шо я? куды я еду? Не скот, не дерево, не раб, но рабби! Мудрецы собьются в кучку передо мной, будут шепотом галдеть, пугливо поглядывая, а я встану, суров и беспризорен, и начну свою речь так: «Милостивые викниксоры БВР! Халдеи! Пришло время соснуть простым языком разума — я большего не домогаюсь…» Продолжительные жидкие аплодисменты, оставление без ужина.

И. чутко задремал на лавке, укачиваемый ровным ходом, и завиделось ему ниссего колымосковское клубнехранилище — сокрывище овощей, куда гоняли из учительской семинарии по разнарядке — перебирать и нагружать — длинная низкая сараюшка, где в подполе на дощатых стеллажах вдоль стен хранилось проросшее гнилье в рваных сетках и дырявых мешках. Во сне же там лежали какие-то узорные красивые коконы, и из одного тянулась светящаяся нить, и И. понял, что это выписанная строчка — и надо ее вытягивать осторожнейше, не оборвать, не перекрутить — то текст его странствий был. Кружева блужданий. Перипетии жита-быта, вита-крыто. Каждый раз, когда кажется — уже полный и окончательный зец, пала Крепость — врывается исправно Капитан Добро и спасает, уносит на крыльях, на носилках. И зрелище не рвется сапожно, а длится и носится дальше…

Вагошка вдруг резко вильнула влево. И. скинуло со скамейки, он чуть не вывалился на ходу, ударившись брюхом о борт. Ага, никак теперь еще три подряд поворота налево — Круговерть Растерянных — а потом тоннель начнет расширяться, захлюпают подпочвенные воды, хлынет свет, и я увижу причал, подумал И. Это и будет Седьмая станция Фонтана, точно как в сказаньях. Пристанище Мудрецов.

Свет скоро действительно стал погуще, вспыхнул споро, стены отшатнулись и появилась бетонная платформа с надписью «Аэропорт Френкелево. Подземный терминал». Вагошка причалила к платформе, И. нетерпеливо соскочил и огляделся. Ярко горели матовые плафоны, мраморные колонны держали свод, эскалатор вел вверх, на стене жалась мозаичная панноха — бредущие по сугробам бородатые фигуры со свитками, мечами и семисвечниками в охапке. Знакомая картинка. Жалк скарб! Эскалатор не работал. Ну и хорошо. Так тому и быть. Самодвижущаяся лестница — это уже слишком. Обезноживает, детерминирует. Рядом с эскалатором стрелка мелом: «Выход к Мудрецам» и какая-то типично туалетная дверка с бородатым профилем и буквой «М». Вот и размышляй — сразу подниматься по ступенькам в эмпиреи или сначала сделать пи-пи, сходить по малой нужде? Схожу по-быстрому, решил И., заверну без бумажки, отведу душу.

Дверка была деревянная, выкрашенная давненько белилами с синькой и обитая по краям пожелтевшим пластиком. Открывалась она «на себя», но ручки не имела. И. поскреб по поверхности ногтями, желая хоть уцепить бугорки покоробленной пластмассы. Дверь захихикала — щекотно! — заиграла приятная музыка, Гендельсон, сюита «Вхождение в Си с дарованием гравюр Доре и офортов Бэбе» — помилуйте, что за церемонии зайти поссать! — музычка загромыхала совсем торжественно — тю, этюды! — грянули хоры: «Добро пожаловать в зал Мудрых — сияющий Улам!» — и дверь вкрадчиво подалась навстречу растерянному, ищущему истечения И.

Добро позаловать! Вот тебе и мифический Улам! Умора! Да на вид — тривиальный привокзальный ватерклозет, случайный сортир на станции «Колымосква-Сортировочная» — даже писать сразу перехотелось, пузырь брезгливо сморщился, придется уламывать. Помещенье подкачало. Убранство убогое. Это был высокий гулкий сырой погреб с шероховатыми стенами, неровно замазанными мутной масляной краской. Отверстия в полу вдоль стены в ряд, чтобы тут сидеть — и рядом с каждым рубчатые «лапы», чтобы ноги правильно ставить, а не срать говно на пол кучками, напоминающими изящно свернувшуюся змеюку на нагретых солнцем камнях, запах хлорки, стекающие по стенам капли воды, рваные старинные газеты, заткнутые за трубу, липкая загаженность под ногами, ржавый умывальник с оторванным краном… Мда, не Фонтан… И это Двир — святая святых, дивный Семибашенный замок?! И будешь ты премного огорчен, когда увидишь ты это царство… Вот он, значит, какой — пресловутый Каменный Аппендикс, верховный орган БВР. Сразу — знакомый холодок в животе, мозговые спазмы. Забавно. Под потолком Пламенники Седьми — дремучие тусклые лампочки, покрытые суриком, чтоб не сперли, выкрутив.