Наталья Кременчук - Смерть на фуршете

— Хорошо, старого прозорливого козла, — не отступил Трешнев. — И чем закончилось?

— Ничем! Как уже говорил, чтобы погасить скандал с депутатом, серию закрыли. Роман остался в нашем распоряжении.

— И?

— И в распоряжении Марины, которая, собственно, его и вела. А вот как его куски попали в роман Горчаковского, ума не приложу. Причем не в том виде, первоначальном, о котором тебе говорил Адриан, а прямо в крымском, задорожневском варианте…

— И эротика сохранилась?

Читал ли сам Трешнев «Радужную стерлядь»?

Караванов вновь занялся перелистыванием страниц.

Трешнев и Ласов, поднявший шоры на лоб, смотрели на него с лицами шестиклассников времен Ксениного детства, наблюдающих за приятелем, самолично и недоступно для них разглядывающим «Плейбой».

— Насколько понимаю и помню, — Караванов наконец утолил их ожидание, — текст вставлен сюда не механически. Но одна сцена, — он показал страницы, — где занимаются любовью в роще Кара-дага, а потом плавают в ночном море, написана именно Задорожневым. Для эротизации. Изменены только персонажи. Весь суер-выер остался. Но в нашей серии это была главная героиня, нижегородская инженерша с военного завода, а здесь — внучка крымского татарина, депортированного из Крыма в годы войны. Прекрасно помню, что именно из-за нее вышел очередной крупный крик с Камельковским. На него иногда накатывала праведность. Орал, что сцена — чистая порнуха, надо убрать или, во всяком случае, переписать. А я настаивал на том, что главная проблема не в сексе, — какой там уж такой секс на фоне всего остального, что читаем и видим, — а в том, что действие происходит в еще советское время и представить, что народ купается в ночном море, совершенно невозможно! А где пограничники?!

— Да! Где пограничники? — подхватил Трешнев. — Где пограничники в «Стерляди»?

— Здесь их не надо. Время-то современное. А тогда, между прочим, задумавшись о пограничниках, Камельковский отступил и потребовал как-то переработать сцену, чтоб пограничники не могли появиться… Потому все это мне и запомнилось. Но проект рухнул.

— Вот, оказывается, откуда вы шоры и беруши берете! — воскликнула Ксения, обнаружив пакетик со спальными принадлежностями в матерчатом кармане на спинке кресла перед ней. — Здесь даже тапочки есть!

— Одноразовые, — равнодушно пояснил Трешнев. — Хотя с запасом прочности. Возьмем с собой — может, пригодятся. — Он вытащил такой же пакетик из своего кармана. — А шоры-беруши будут напоминать нам о бдительности… — Посмотрел в иллюминатор. — Здесь-то тебе они уже не пригодятся. Крутимся близ Питера. Как видно, заходим на посадку. Надеюсь, все понимают, и в Питере голодными мы не останемся, но взять этот ускользающий «Кизиловый утес» просто обязаны… Инесса, подъем!

— Что! — вскинулся на своих креслах Гриша Бурцевич. — И здесь халявщики?!

Почему нужно было проводить заключительный акт этой всероссийской премиальной пьесы в Петербурге, а не в Москве, тогда как все предыдущие действия проходили в столице, Ксения не понимала. До тех пор пока Андрей не объяснил: жюри «Пушкинского Дома» возглавляет известный писатель, да чего там говорить — патриарх. Он стар. Он удручен годами . Не может ездить в поездах. Даже на «Сапсане». Прокатился один раз, то есть туда-сюда, — оказалось, уже не по годам. Тем паче летать на самолетах. Решили сделать проще: не он к нам, а мы к нему. Это лишь на первый взгляд неудобно, расточительно, времени много отнимает… Ведь если посмотреть внимательнее, вдуматься — почему бы не прокатиться в Питер, не выйти лишний раз на невские просторы, не соприкоснуться с литературными фантомами северной столицы? А они еще, глядишь, обретут этот таинственный, неуловимый «Кизиловый утес».

Столько света, цвета, блеска и невиданных, экзотических растений — куда там ее скромному другу папоротнику, с которым она познакомилась на «Щедринке»! — Ксения еще не видела.

Нет, они с Инессой никогда сюда бы не попали, если бы не связи этого президиума Академии фуршетов и примкнувшего к ним Гриши Бурцевича. Его Трешнев однажды величал академиком-ревизором. По данным Бурцевича, аккредитацию на премиальные мероприятия ужесточили, количество приглашенных ограничили, охрану усилили. Нечего пускать всех подряд, понапишут потом бог знает что. Не было ничего из того, что они там себе напридумывали, кого оболгали, окарикатурили!.. Влияла на изменение в процедурах и история с убийством Горчаковского и Кущиной (невольное самоотравление несчастного Позвонка и сожжение сына Пахаря-Фермера вместе с приятелем для многих оставалось неведомым — они оказались неучтенными жертвами литературных страстей).