Наталья Кременчук - Смерть на фуршете

Явно в этом человеке, несмотря на его громогласные заявления о приверженности пещерному, а может, и зоологическому антикоммунизму, погибал большевистский демагог-агитатор.

Вперив взгляд в изобильный стол, располагавшийся у противоположной стены зальчика, Трешнев предсказуемо начал с цитирования пушкинского стихотворения, но тут же заявил, что, в отличие от «солнца нашей поэзии», он не говорит: «Прощай, любезная калмычка!» — а, напротив, приветствует Гиляну Шавдал, которая некогда была его лучшей студенткой в Литинституте, а теперь, спустя годы, вновь появилась в пространстве столичной литературы, с тем чтобы порадовать всех присутствующих и вообще всех читателей своей новой книги результатами неудержимого творческого роста!

Каким-то образом, даже не заглядывая при этом в «Амулет Лагани», Трешнев вдруг провел сравнительный анализ двух редакций какого-то рассказа виновницы торжества и доказал, что главная творческая проблема автора — только в выборе из нескольких прекрасных вариантов ею написанного одного, наипрекраснейшего…

Ксения, может быть, и послушала бы эти трели и даже кое-какие головокружительные фразы записала бы, но рядом сидела Инесса, блаженно пошевеливающая босыми пальцами с воронеными ногтями, и присутствие этой уверенной в себе амазонки аппетита не прибавляло.

«Интересно, что она думает обо мне?» Ксения искоса посмотрела на лицо Инессы, но та, казалось, была полностью загипнотизирована трешневской речью.

Вообще, как видно, вся презентация имела предварительно-заздравный характер, и выступающие, без какого-либо исключения, не сводившие глаз с накрытого стола, состязались только в метафорической вычурности похвал, возносимых книге и ее создательнице.

За время выступлений Ксения несколько раз открывала «Амулет Лагани» на разных страницах и получала подтверждение слов Трешнева: писать девушка действительно умеет, и никто бы не доказал, что русский язык был для нее неродным. Да, наверное, он был родным. Тем более оказалось трудно понять, почему эту точную прозу, иногда жестковатую по стилю, но с особой, степной живописностью нужно заваливать коврами и расшитым войлоком орнаментальных похвал, столь же завораживающих, сколь и безличных…

Наконец дали слово самой Гиляне. Она с некоторым надрывом поблагодарила выступавших и стала читать отрывок из своего рассказа.

В этот момент в дверях появился президент Академии фуршетов. То, что он сюда очень торопился, было понятно по его лицу, покрытому мелкими капельками похожего на щучью икру пота. Но в лице этом было еще что-то неизбывно тревожное, не исчезнувшее даже после того, как Ласов бросил взгляд на нетронутый пока что стол и понял, что главное не началось.

Трешнев, вероятно, ничего этого не заметил. Он с радостью указал президенту на стул рядом с собою. Тот, разумеется, сел, и вновь Ксения разглядела в его взгляде пробивающую даже толстые стекла очков не только стойкую тревогу, но и черные тени мистического ужаса.

Не затягивая дело, Гиляна закончила свое чтение, встреченное предвкушающими аплодисментами.

Но Трешнев вдруг продемонстрировал склонность к садизму, впрочем, возможно, извинительную и даже приятную для Гиляны.

— Дорогие друзья! — с воодушевлением воскликнул он. — Я очень рад, что наш дружный хор поклонников Гиляны обрел мощное пополнение. Как видите, пришел всеми нами уважаемый филолог-культуролог Алексей Максимилианович Ласов. Прибыл он с жаркого ристалища в Доме литераторов. Мы знаем, что лишь благодаря умиротворяющим словам Алексея Максимилиановича, сказанным там в завершение дискуссии, она не перешла в рукопашную. Здесь у нас атмосфера всеобщего взаимопонимания, но и эта атмосфера требует озонирующего ласовского слова, с тем чтобы достичь кристальной чистоты кастальских вод…

Поняв, что немного запутался, Трешнев взял продолжавшего сидеть Ласова за плечи и немного приподнял его.

Но президент все не мог выйти из ступора.

К счастью, вновь распахнулась дверь и в зал вошел высокий красавец восточного обличья с огромным блюдом весь вечер прогнозировавшегося плова с осетриной.

Мистический ужас во взоре Ласова достиг черноты ночи и вдруг упокоился в рисовых недрах экзотического кушанья.

— Друзья мои, — сказал он придушенным голосом, — рад, что я здесь, среди вас! Как исследователь локальных текстов, теперь твердо знаю: «каспийский текст» с появлением прозы Гиляны Шавдал обретает классические черты. — Жалобно посмотрел на несколько ошеломленного Трешнева, затем шагнул к столу, плову и к создательнице этого фуршета: