Юлий Крелин - Переливание сил

И если жизнь, медицина, моя лень подготовили мне еще операцию, я начинаю все сначала. Но зато, когда все операции уже сделаны, я со спокойной совестью могу пойти из операционной в отделение и буду там смотреть больных, делать перевязки, записывать истории болезни, оформлять документы на выписку, заниматься протоколами разных собраний, проверять исполнение разных взятых на себя и на других обязательств... Я лучше все это сделаю сразу после операции, а то мне потом будет лень: мне лень здесь оставаться долго.

А потом, когда все сделано и я с остальными врачами и ординаторами отделения ля-ля развожу, лясы точу, калякаю и покуриваю, — думаем, что будем делать завтра.

Уже давно можно убегать домой — рабочий день кончился, но лень. Я сижу. Я ленив. Я чудовищно ленив.

«Не уверен — не убегай».

1974 г.

Иду я из больницы ликующий. Кажется, что все на меня смотрят. А если еще не смотрят — посмотрят.

Человек идет такой довольный. Такой радостный. Наверняка смотрят. Должны смотреть.

Сегодня я первый раз сделал резекцию желудка.

Резекция желудка — это узловой пункт. Как сделал эту операцию — ты человек, ты можешь жениться. Но женился я раньше. И два месяца назад у меня дочь родилась. А резекцию желудка сделал только сегодня.

Должен быть закон: если ты хирург, пока не сделаешь резекцию желудка, о потомстве и думать не моги. Иначе как воспитаешь ребенка? Человека-то воспитать — надо быть человеком. И так в каждой специальности. Пока ты не сделал чего-то хорошего, ценного, пока не доказал свое право на продолжение тебе подобных, — нишкни.

Можно подумать, что я после первой резекции уже овладел главным в деле. Ерунда.

Все-таки.

Я еще после операции позвонил домой и сообщил. Дома меня ждал подарок — пепельница.

Я люблю пепельницы.

Вечером я сидел и кидал окурки в новую пепельницу — чугунные сани.

В одиннадцать часов звонит телефон.

— Слушай, ты там после своей резекции назначил пенициллин вливать через трубку в живот?

— Да.

— А трубки нет. Ты точно ее поставил?

— Абсолютно.

— Мне сестра сказала. Я ходила проверять. Трубки нет.

— Трубку оставил. Абсолютно точно.

— Не могла же она уйти внутрь? Ты ее не подшивал?

— Не подшивал.

Могла уйти внутрь. Наверно, лучше было подшить. Наверно, ушла внутрь. Может, она еще под кожей? Еще не ушла в живот? Я ведь длинный конец оставил. Сани. Чугунные сани. «Не в свои сани не садись...»

— Знаешь, я сейчас приеду. Разошьем кожу. Посмотрим. Может, она еще там.

— Чего ты поедешь? Не надо. Экая процедура. Я сама сделаю.

Пожалуй, еще обидится. Решит — не доверяю.

— Ну хорошо. И спроси у девочек в операционной — пусть посчитают трубки. Все у них или не хватает?

Через полчаса я уже звоню.

— Под кожей нет ничего. А сестры одна говорит — все, а другой кажется, что должна быть еще одна. Я их, естественно, обругала, сказала, что, если кажется, пусть перекрестятся, еще какую-то глупость сказала и ушла.

— Ну а рану ты зашила?

— Конечно. Какой ты умный, прямо прелесть. Как я ее могла не зашить?

Утром смотрю больную. Как будто таким осмотром можно узнать, где трубка. Заставил в операционной вновь пересчитать все трубки.

— Вроде все.

А одна сестра говорит:

— По-моему, у нас должна быть одна лишняя трубка.

Вот так промямлит — и все мучаются. А она-то не уверена. И вокруг поселяется всеобщая неуверенность. А потом переходит в такую неприятную уверенность. Ей что-то мерещится. Но может быть и так.

Наркотизаторы говорят, что больная буянила, когда выходила из наркоза. Пыталась повязку сорвать. Может, вытащила трубку сама? А нянечка, наверное, убрала. Никто и не заметил.

Может быть. Но как убедиться? Как же так это получилось? На первой резекции!..

Иду к заведующему отделением. Так, мол, и так.

— Ну что же теперь делать? От этого она сейчас не помрет. Пройдут первые дни, а потом на рентгене посмотрим.

Конечно, оттого, что там маленькая мягкая резиновая трубка лежит, ничего не случится. Ну а мне-то каково!

Я все смотрю, нет ли каких-либо признаков ухудшения?

Седьмой день. Рентген. Два рентгенолога. Наш старый и новый. Новый рентгенолог — моя давняя приятельница. Мы еще в школе вместе учились. Нина ее зовут.

Больную уложили на столе. Погасили свет. Зазеленел в темноте экран. В темной рамке из непрозрачных костей замаячили туманные ажурные тени прозрачных кишок.

— Вот!

Оба рентгенолога уткнули пальцы в одно место. Да я и сам вижу. Лежит, петлей свернувшись.