Дэвид Николс - Вопрос на десять баллов

– Наверное, это и должно быть самым ужасным, – говорю я. – Знаешь, жизнь, этот отрезок. Так люди говорят…

– Ага. Наверное…

– Но сейчас все начинает исправляться.

– Разве? – удивленно тянет Спенсер, не открывая глаз. – А мне казалось, я по уши в дерьме, Брай…

– Чушь! С тобой все в порядке, дружище, и у тебя все будет хорошо! – Я протягиваю руку, кладу ее Спенсеру на плечо и сжимаю. Этот жест кажется неуклюжим и неловким – сидеть, наклонившись, на стуле, с вытянутой рукой, но я сижу так, насколько хватает сил, пока плечи Спенсера не перестают трястись.

– Извини, все из-за этих чертовых обезболивающих… – говорит он, утирая глаза манжетами.

Немного позже у нас заканчиваются темы для разговора, и, хотя у меня еще полно времени, я встаю и хватаю пальто:

– Ну, я побежал, а то опоздаю на последнюю электричку.

– Спасибо, что пришел, дружище…

– Мне было очень приятно увидеть тебя, дружище…

– Ну, приятным это назвать нельзя…

– Ладно, нельзя, но, знаешь…

– Слушай, а ты не хочешь что-нибудь написать на моем гипсе?

– Да, конечно.

Я подхожу к краю кровати, беру шариковую ручку с тумбочки и ищу свободное место для памятной записи. На гипсе полно «наилучших пожеланий» и имен, которые мне ничего не говорят, а также «Так тебе и надо, говнюк!» и «Цеппелины – круче всех!» от Тони. Я ненадолго задумываюсь, потом пишу: «Дорогой Спенсер! Извини и Спасибо. Сломай ногу! [82] Аналог русского «ни пуха ни пера». Ха-ха! С любовью, твой друг Брайан».

– Что ты там написал?

– Вот, «Сломай ногу…»

– «Сломай ногу!..»

– Это же такое пожелание счастья, театральный термин…

Спенсер смотрит в потолок, смеется сквозь сжатые зубы и медленно произносит:

– Знаешь, Брайан, иногда ты бываешь просто невероятным гондоном…

– Ага, знаю, Спенс, дружище. Я знаю.

В о п р о с: В честь какого христианского мученика, жившего в третьем веке, по различным данным – римского священника и врача, погибшего во время гонений христиан императором Клавдием II Готским, или епископа города Терни, также погибшего смертью мученика в Риме, начиная с четырнадцатого века празднуется день, названный его именем, являющийся праздником всех влюбленных?

О т в е т: Святого Валентина.

Каждый раз, когда я слышу, как Эдит Пиаф поет «Non, je ne regrette rien» [83] «Нет, я ни о чем не жалею» ( фр. ). — а это случается чаще, чем мне хотелось бы, – я не могу не думать: «О чем это она, черт побери?» Я вот жалею почти обо всем. Я в курсе, что вступление во взрослую жизнь трудно и иногда болезненно. Я знаком с различными обрядами инициации, знаю, что означает термин bildungsroman [84] «Роман воспитания», просветительская проза. , я понимаю, что неизбежно оглянусь на то, что случилось со мной в юности, и улыбнусь кривой, понимающей улыбкой. Но наверняка нет причин чувствовать неловкость и стыд по поводу поступков, совершенных всего тридцать секунд назад. Нет причин, по которым моя жизнь должна превратиться в бесконечную панораму разорванных дружеских связей, упущенных возможностей, бессмысленных разговоров, проведенных впустую дней, идиотских ремарок и неблагоразумных, несмешных шуток, которые валяются на полу и бьются в агонии, как умирающая рыба.

Все, с меня хватит. Я решил, что больше этого не будет. По пути домой я прокручиваю в голове все случаи, когда облажался в последние дни, и решаю, что пора изменить свою жизнь. Вообще говоря, я зарекаюсь изменить свою жизнь примерно раз тридцать-сорок в неделю, обычно в два часа ночи, в пьяном угаре, или рано утром, мучаясь от похмелья, но это настоящий зарок. С этого дня я собираюсь жить нормальной жизнью. Девиз «Крутой и Невозмутимый» мне явно не подошел, да и вряд ли когда-нибудь подойдет, поэтому я собираюсь сосредоточиться на жизни, основанной на принципах Мудрости, Доброты и Отваги.

Когда электричка наконец-то подходит к станции, я начинаю новую, более мудрую, добрую и отважную жизнь. Я нахожу телефон-автомат на платформе, проверяю, что у меня достаточно мелочи, и набираю номер. Отвечает Дес – теперь, когда все раскрылось, я не вижу причин, почему бы ему не брать телефонную трубку.

– Алло? – говорит он.

– Привет, Дес, это Брайан! – восклицаю я, сияя, как начищенный чайник, и только затем понимаю, что я, сам того не заметив, назвал его «Дес», а не «дядя Дес», хотя я не совсем уверен, является ли это симптомом более зрелого отношения к жизни или фрейдистской реакцией на то, что он занимается сексом с моей матерью.