Ярослав Питерский - Падшие в небеса

— А может его водой окатить?…. быстрее очухается….

— Нет, пусть так в себя приходит, пока торопиться не куда… Он чувствовал свои органы. Не просто как обычный человек, а как-то по-особенному, словно со стороны. Вот печень, она как мерзкая черная жаба лениво и тяжело вздыхает. Она переполнена алкоголем, она уже устала дышать и шевелиться. Она хочет покоя она хочет конца, а вот почки они похожи на маленькие черные боксерские перчатки, они то и дело бьют короткими и сильными ударами с внутренней стороны кожи, им тесно, тесно в его теле, они хотят разорваться. А вот сердце, оно на пределе, оно устало, но Вилор чувствовал, оно не хочет сдаваться и с трудом, но качает липкую и противную густую жидкость, именуемую кровью. Легкие, они словно полу гнилые старые бурдюки, они наполняются вонючим воздухом, не могут извлечь из него никакого кислорода. Да и его и нет в этом противном газе именуемым — воздухом. Легкие атрофированы они уже не могут насытить кровь, они уже сдались, сдались. Они не хотят больше жить. Им надоело, им противно, все, все!!! Нет, сердце оно не сдается и качает, качает,… качает… «Где я? Это ад? Это конец? Вот так и проходит переход с „одного света“ на „тот“, другой. На „тот свет“! Странно звучит я уже „на том свете“! Свет, но тут вовсе и нет никакого света! Если бы он бы мог открыть глаза, но он не в силах! Может быть „тот свет“, вернее уже теперь „этот свет“ вовсе и не свет, а тьма… может его потому так и зовут — „тот свет“ потому как он вовсе уже не свет, если в обычной жизни он белый, белый свет. Ведь говорят же „на всем белом свете“, то может уже тут „по другую сторону жизни“ белый свет вовсе уже и не белый, а черный? Нет, как свет может быть черным? Стоп! Так не может быть. Хотя „тут“ все может, тут все может быть. Ведь тут выходит антимир какой-то, тут все по-другому. СТОП! Если я умер и попал на „тот свет“ то значит, я вовсе и не умер, а так, лишь перешел „на другую сторону“. Если этот так, то что? Что это действительно ад? Я в аду? Хм, я сомневаюсь. В рай я точно попасть не могу с моими-то грехами, нет, я определенно в аду! И я вот так и буду мучиться? СТОП! Мучиться вечно?! Неужели я буду вот так мучиться вечно? Ужас! Как страшно!» — Вилор понял, что до смерти испугался своих мыслей. А впрочем «до какой смерти»?… Если уже он умер, что ее пугаться? Вновь раздался противный металлический скрип и удар — металл по металлу. Это невозможно выносить. Нет!

Вилор зажмурился он захотел просто вообще отключиться и не чувствовать ничего, просто упасть, а вернее впасть в бездну. Лететь в нее лететь… и лететь вечно… что бы его никто не трогал и не тревожил, просто падать… падать… Быть ПАДШИМ! Вот оказывается, откуда это слово! Это слово означает вовсе не низменное духовное падение человека, а именно падение в бездну вечности! Падший! «Вот в чем оказывается радость ушедшей жизни быть падшим, падшим во тьму, в бездну, а может быть в небеса? Как звучит „падший в небеса“! Нет, это даже красиво! ПАДШИЙ В НЕБЕСА! Но он наверняка не один такой. Таких как он, тысячи,… миллионы, миллионы — „падших в небеса!“» — Вилор тяжело задышал. Он вдруг понял, что сейчас хочет больше всего — пить! Язык словно грубая «наждачка» распух и почти царапал десны. СТОП! Он не может хотеть пить! Он же умер! Тут не может быть обычных человеческих желаний! Все желания, как и человек смертны! Они не могут остаться, если человек умер! Вилор застонал, он вновь попытался поднять руки и как не странно, но ему это удалось, с трудом, но удалось… «Нет, я не умер, как жаль, а я уже так надеялся, нет. Я не умер…. Я жив.

Господи как противно думать, что ты умер, а ты жив! Ты уже приготовился к другой жизни, а может „анти жизни“, а ты жив в обычной мерзкой обыденной человеческой жизни, той жизни, что давно опостылела, той жизни, которую каждый человек так боится потерять! Почему? Прочему человек так дорожит этой ничтожной и порой не нужной не кому жизнью? Зачем она ему? Что она дает? Дает лишь страх, страх перед смертью, страх перед неизвестностью. Сколько тысяч человек, не хотят жить? Молят, что бы Бог послал им смерть, но когда дело доходит до „этого“, почему-то эти ничтожные людишки так цепляются за жизнь? Почему? Парадокс, страшный парадокс бытия и смерти! Насколько страшна смерть? Она страшна как боль или страшна как факт, что ты больше уже не существуешь на этом свете? Что страшней для человека — физическая боль или осознание своего ухода?» — Вилор вновь поморщился, мысли были слишком радикальны. Раньше, с ним такого не было, вот так, дойти уже до края, до последней черты сознания. Вдруг рядом кто-то противно закашлялся. Щукин почувствовал запах табака, какой-то дешевой сигареты. Человек стоял рядом и курил, он затягивался и кашлял.