Михаил Найдич - Утренняя повесть

Я и без этого был готов провалиться сквозь землю. Мне позарез хотелось достать из кармана платок и вытереть Людкино лицо.

Но я не решился бы на это, даже если бы мы были одни.

Я опустил голову. Ленивая струя мгновенно смочила мой рыжеватый чуб. Веснушки тоже стали мокрыми…

Девчата повернули к дому, а мы — к Днепру.

Паводок нынче затянулся, вода прибывала. Макушки островов выглядывали из середины реки и, казалось, вот-вот скроются, оставив после себя крученные воронки… Острова имели романтические названия: Фантазия, Капитанка, Зеленый.

Когда-то нашему городу постоянно грозило наводнение. Но несколько лет тому назад построили гранитную дамбу. Теперь черта с два прорвется вода!..

Мы, как всегда, вышагивали по широкому парапету, друг другу в затылок, спокойно смотрели вниз — на темные, еще не очень ласковые волны. И, как всегда, взрослые покрикивали на нас, поругивали: «Идиоты такие. Закружится голова и свалитесь в реку».

Не свалимся. Нам не впервой.

А купаться еще нельзя: вода прохладная. Но сезон уже на носу. Его начнут голопузые пацаны и наша городская знаменитость — сумасшедший дядя Ваня. Он был сумасшедшим со стажем: я его помню столько, сколько самого себя. Как-то давно, увидев, что он купается в ледяной воде, я спросил:

— Дяденька, вы не замерзли?

Все вокруг засмеялись — и ребята, и взрослые. Дядю Ваню никто не называл на «вы». Он не обижался, он был тихим и незлобивым.

Года два назад он исчез. Пошли слухи, что дядя Ваня — никакой не дядя Ваня, и вовсе не сумасшедший, а шпион. То ли японский, то ли немецкий. Но он вскоре появился вновь. Просто-напросто человек полгода пролежал в больнице…

Лодки и катера резали Днепр вдоль, поперек. Поднимали волну. Но она успокаивалась, и речная гладь снова блестела мелкими чешуйками.

Какой он сейчас широченный, Днепр! И красивый! Правильно сказал Гоголь: нет реки, равной ему в мире. А вот насчет того, что редкая птица долетит до середины, — это он… того… пошутил, преувеличил.

Правда, Алексей Никитич, наш литератор, объяснял, — здесь не шутка, а гипербола, литературный прием. Не знаю. По-моему, все проще. Вышел когда-то Николай Васильевич Гоголь на берег. В такой же паводок… И ударило ему в глаза расплавленное днепровское стекло. И сорвалось слово, неосторожное, в чем-то страшно правдивое.

Море, настоящее море было сейчас перед нами. Пораженный, я остановился. Борис Костылин налетел на меня, я зашатался на парапете, потерял равновесие.

Денис прикрикнул — сперва на Борьку, потом на меня:

— Раззява, ты же чуть купальный сезон не открыл!

Ерунда. Сбалансировал. А если бы упал, то не в воду, а по другую сторону парапета, на асфальт…

— Пведлагаю пойти в забегаловку! — Фимка соскочил с парапета. Мы за ним.

Недалеко от пристани стоял павильон. Старая обшарпанная вывеска: упоминание о тресте столовых, номер такой-то… Эх, была бы моя воля! Покрасил бы павильон светлой краской, убрал бы эту вывеску с номером. Тут нужна другая. «Лазурь», «Голубая лагуна», — что-нибудь в этом роде. А на стены наклеить фотографии кораблей.

Впрочем, нам и без этого нравится павильон.

Настоящих моряков у нас в городе не было. Мы с ребятами иногда удивлялись. Существует же Днепровская флотилия? Существует. Но она, должно быть, у Киева базируется, или, наоборот, где-то возле Черного моря.

Мы же — как раз посередине.

Правда, невоенных моряков, речников, у нас много. Их называли просто водниками. И магазин в центре так же назывался. Говорили к примеру: «У водников халву дают», «Возле водников керосином торгуют».

Керосин, между прочим, выходит из моды. Разве что для примусов берут. Во всех домах электричество. Но я еще помню большую керосиновую лампу над нашим обеденным столом.

Лампу по вечерам зажигала бабушка, — такая у нее была общественная нагрузка. Я любил смотреть на желтый, неколеблющийся язычок пламени. Он спокойный-спокойный. Но стоит поднести бумажку к верхнему срезу стекла — и сразу же язычок вытягивается. На стекле появляется копоть, а бумажка резко вспыхивает.

Сегодня в павильоне народищу — не протолкаться. И водники — их легко узнать по длинным лакированным козырькам фуражек — и всякие другие… Торжество.

У входа — пустые бочки. Борис вскочил на одну и стал отбивать чечетку. Фимка Соколов взобрался на другую. Но он плясать не умел и только гнулся вправо, влево.

Мы с Денисом подставили спины, Фимка и Борька оседлали нас. Тащили их метров десять. Соколов до того сжал мне горло, что я чуть не задохнулся… Потом мы снова ходили по парапету. Потом знакомый парень нас фотографировал. А потом мы опять вернулись к павильону.