Дмитрий Руденко - Станция Университет

Однажды в «Маргарите» мы потеряли Остапишина. И так его и не нашли. Решили, что он уехал домой. А он никуда не уезжал, просто вышел на улицу, вдохнул теплый, душистый, июньский, старомосковский воздух полной грудью, окинул взглядом высокие дома, интеллигентным квадратом окаймлявшие Патриарший пруд [111] В детстве этот пруд официально назывался Пионерским, но мы всегда называли его «Патрики». , сел на белую покатую деревянную скамейку, на которой, быть может, произошла встреча Воланда с Берлиозом, потом лег на нее, веки стали чуть тяжелее, чем обычно… Проснулся он бодрым в шесть утра от громыхания поливальных машин, встал, подивился самому себе, отряхнулся и с чувством легкой неловкости заторопился домой.

Через месяц Стефани надоело жить в гостинице. «Не могу больше! — сказала она. — Хочу на плите сама готовить!». И хоть эта позиция меня, понятно, несколько удивила, мы собрали чемоданы и переехали в пустующую квартиру моих бабушки и дедушки. Дедушка, фронтовик, оборонявший Москву, а теперь профессор истории, три года назад, в голодные времена, твердо решил завести натуральное хозяйство — так надежнее. Он обменял свою «Ниву», в которой материализовались все его сбережения, на большой старый дом в калужской глубинке на берегу ручья с серебряной водой и уже второе лето вместе с бабушкой проводил там, надеясь со временем превратиться в фермера, разводить кроликов и сбывать их в мексиканское посольство, благо посол Мексики был знакомым. Энергии дедушке было не занимать, к тому же он искренне считал, что, несмотря на все трудности, «жить сейчас интереснее, чем было в молодости, ведь столько всего происходит». Уезжая на лето, свою квартиру в прекрасном кирпичном доме, в двух минутах от метро «Аэропорт», с консьержкой и интеллигентными соседями, дедушка предоставлял в полное мое распоряжение. С тринадцатого этажа открывался захватывающий вид на Ходынское поле с самолетами, на здание МГУ. Даже Кремль был виден. «Как тут хорошо», — сказала Стефани. «Пожалуй», — согласился я.

Район — известный. Тут жили писатели, художники, музыканты и прочие необычные люди. Случайные встречи с ними повышали настроение. Однажды я встал в очередь за творогом в молочном магазине в сталинском доме, где находятся выходы из метро. Передо мной стоял почтенный скрюченный седой старик, опиравшийся на диковинную палку из дремучего леса. Очередь была длинная, и старик, видимо решив скоротать время, неожиданно обратился ко мне с вопросом:

— Молодой человек, а знаете ли вы, что такое эсхатологический дождь?

Захотелось ответить «да», но я не стал лукавить.

— Допустим, вы не знаете слово «эсхатологический». Тогда скажу иначе — апокалиптический, — продолжил мой нечаянный собеседник. — Так вот. Однажды я ехал на автомобиле по Рязанской губернии. Мне предстоял путь в пятьсот верст по асфальтовой дороге. Но была возможность срезать сто километров. Для этого надо было свернуть на грунтовку и ехать через поля. Решил срезать. Еду. Смеркается. И вдруг грянула гроза. Как у Ошанина: «Была гроза. Гроза как наводненье. Без отдыха. Все миги, все мгновенья — одна сплошная молния ребром. Один непрекращающийся гром». И обрушился эсхатологический дождь. А в России, как еще Гоголь великолепно писал в «Мертвых душах», «дороги расползаются, как раки». Особенно в дождливой темноте. Машина моя завязла, колеса покрылись грязью как войлоком! Я пытался вытянуть ее лебедкой — не вышло! Помощи ждать неоткуда. И тогда я, промокший до нитки, сел в машину, упал на руль, обхватил его руками и заплакал. И все повторял: «Велика ты, Россия! Люблю тебя, матушка! Ни уйти от тебя, ни уехать! Всюду настигнешь! Что захочешь, то со мной и сделаешь!».Тут наша очередь подошла. Мы взяли по пачке творога и разошлись с литератором в разные стороны, каждый со своей думой.

Девушки сильно влияют на своих petit amis [112] Бойфренд. . Со Стефани я ощутил это впервые. Под ее пристальным оком я начал принимать душ дважды в день, утром и вечером. Спать я стал без подушки — так полезнее. Сахар в чай класть перестал, а воду пил только из пластиковых бутылок (кран был забыт раз и навсегда). Зубы теперь я чистил три раза в день — утром после завтрака, потом после обеда и вечером, перед сном. Причем исключительно французской зубной пастой «Signal» (Стефани называла ее «Сигналь»). Вещи стирал порошком «Ariel», а не «Эрой» и «Лотосом», как раньше. Я начал есть много сыра, а покупая его, обязательно щупал упаковку, проверяя, мягкий ли он, потому что мягкий значит свежий. Вино я, конечно, теперь обязательно болтал в бокале, а букет вдыхал прежде, чем выпить. Вытащив винную пробку штопором, я непременно нюхал ее. Водку я тоже стал нюхать. Я быстро привык к бумажным полотенцам, которыми всего два года назад так сильно удивил меня Шахворостов. Наконец, в редких случаях недомогания я стал принимать «Панадол», а не анальгин.