Юрий Герт - Ночь предопределений

Вчетвером, оставив Риту и Веру с Айгуль, они отправились в больницу, где в глубине ограды, в дальнем углу им указали каменное, наполовину врытое в землю строеньице. Перед ним стояла грузовая машина с откинутым бортом и обтянутый выгоревшим брезентом «козел». Несколько человек сидели в сторонке на корточках, кружком, негромко переговариваясь. Они посмотрели на пришедших с недоверием, без всякого любопытства, и продолжали беседовать между собой.

Их помощь — а они отчасти на это рассчитывали — здесь, очевидно, была не нужна. Но они остались стоять тесной кучкой, словно в ожидании чего-то. Солнце пекло, спрятаться от него во дворике было негде. Карцев накрыл голову мятым носовым платком.

Спустя недолгое время к ним подошел Сергей, как и они, побывавший в доме Темирова. Он рассказал то немногое, что ему удалось узнать в редакции. Ружье, из которого стреляли, было обыкновенной охотничьей одностволкой, «ижевкой», принадлежавшей одному из шоферов, который прихватывал его в поездки. Оразу ружье попало в руки, когда наступила его очередь стрелять. Выстрел был сделан в упор, и примерно так, как это предположил Спиридонов. В редакции Сергей почти никого не застал, а те, кого застал, не знали ничего более существенного, никаких более важных подробностей.

Они подождали еще немного. Из морга, как из погреба, поднявшись на три или четыре заглубленных ступени, вышел рослый, сухощавый казах в таких же, как у Карцева, солнцезащитных очках, скрывавших выражение глаз, а значит и всего лица. К машине он проследовал размеренными шагами человека, привыкшего не спешить… Рядом с ним в «газик» уселся его спутник — светловолосый, нервозного вида человек, с объемистым портфелем в руке. Сергей шагнул к машине, но водитель уже включил газ.

— Это следователь, — сказал Сергей, когда машина, описав крутую дугу, скрылся за больничными домиками, стоящими в некотором отдалении. — Узнал, но вида не подал…

— При исполнении служебных обязанностей, — сказал Спиридонов.

— Какие у него здесь обязанности? — спросил Бек.

— А как же, — угрюмо сверкнул глазами Сергей. — Удостовериться, что тот, кто был жив, теперь мертв… Это ведь тоже обязанность!

— Не только, — возразил Спиридонов. — По ране можно определить, с какого расстояния сделан выстрел. Если с близкого, на теле остается ожог, следы пороха… — Он принялся объяснять, как это бывает.

— А все-таки… Это ведь черт знает что, если вдуматься, — внезапно прорвало Карцева. — Пройти войну, фронт, иметь тысячу шансов погибнуть от мины, от бомбы, от шального осколка — и умереть вот так, от руки пьяной скотины… — Он длинно выругался. — Он ведь к тому же и пьян был, наверное, этот Ораз?..

Из морга вышел рыжеватый мужчина в белом халате, видимо, врач. Сидевшие на корточках поднялись ему навстречу. Врач протянул руку и пощелкал в воздухе пальцами. Ему тут же подставили пачку сигарет, зажженную спичку. Он жадно затянулся и кивнул в сторону морга, все это молча, и так же молча, с боязливой медлительностью, ожидавшие направились к ступеням, ведущим вниз. Врач остался один.

Заметив, что сигарета в руке у него погасла, Феликс подошел к нему.

— Вы кто? — спросил врач, вторично прикуривая. — Вы с ними?.. — и скосился на морг. Глаза у него были тусклые, под ними — серые, нездоровые мешки.

Все окружили врача. Постояли. Помолчали.

— Навылет? — спросил Сергей как бы невзначай.

Врач кивнул:

— В правое предсердие.

И тут же, словно убоясь, не слишком ли много им сказано, прибавил, взглянув на солнце и щурясь:

— Жарко сегодня.

Сергей хотел еще о чем-то спросить, когда в просвете между белыми, свежевыкрашенными известкой домиками мелькнула и притормозила черная «Волга». Врач нервно посмотрел в ее сторону. Отворилась дверца, чья-то рука поманила его. И он пошел, предварительно раздавив ногой сигарету, — вначале не торопясь, как бы подчеркивая собственное достоинство, а потом все быстрее, быстрее…

— Теперь они засуетились, — проворчал Сергей, выделив интонацией «теперь», и махнул рукой.

По дороге к гостинице свернули в чайную: несмотря на жару, всем хотелось есть.

На столиках громоздилась грязная посуда, тарелки с объедками, кружки из-под шубата.

— Каримы нет, — объяснила Зауреш Феликсу и при этом глубоко вздохнула всей расплывшейся под фартуком грудью.

Он не спросил, почему нет Каримы, почему нет и буфетчицы, почему на всю чайную осталась одна Зауреш, — все в этот день стягивалось в единый узел.